Николай Строковский - Тайгастрой [издание 1950 года]

— Как же он решился оставить печь?

— Решился! Печь доверил мне! — с гордостью отвечает Надя.

Через час профессор возвращается.

— Задержался на телеграфе, — сказал Наде. — Как печь?

Он смотрит в «глазок».

— Пора!

Шлак выпускают. Немного позже выпускают и литейный чугун. К печи подходит Гребенников.

— Значит, все в порядке? — спрашивает он.

— Как видите...

— Ну, и слава аллаху!

На следующий день Бунчужный велит дать шихту на ванадистый чугун.

— Увеличьте дутье! — командует он.

Надя следит за тем, как выполняются распоряжения профессора. Началось томительное ожидание.

Профессор сидит у горна. Температура дутья — семьсот девяносто градусов, давление — одна атмосфера. Все пока идет как следует. И тем не менее Федор Федорович не может избавиться от неприятной дрожи пальцев. Он сердится на самого себя, а пальцы все дрожат и дрожат. Гребенников садится рядом. Некоторое время он молчит.

— Великое никогда не дается легко, — говорит Гребенников. — Если бы не было неудач, мы не знали бы, что такое удачи!

— Софизмы, Петр Александрович!

Возле печи с каждым часом, приближающим выдачу чугуна, все больше и больше людей.

— Я прошу вас, Петр Александрович, удалить любознательных. Придумали себе цирк! Меня хотят превратить в рыжего! — шутит профессор.

Гребенников приказывает выставить охрану. Никому не хочется уходить. Одни прячутся на литейном дворе, другие — у бункеров. Молодежь избирает крыши.

И вдруг из уст в уста передается слово, которое доменщики равнодушно не произносят:

— Фурма!

Мастер Городулин и Надя бегут к фурме.

— Сгорела, проклятая!

«Что за чертовщина?» — думает Коханец, заглядывая в «глазок». Ей хочется спросить профессора, почему сгорела фурма, но она не решается.

Начинается смена фурмы. Из амбразуры хлещут искры. Черные от копоти, мокрые, рабочие прикрываются от пышущего из печи жара и подносят медную фурму. Она тяжела, ее с трудом поднимают к амбразуре. Смена фурмы идет медленно. Профессор Бунчужный хрустит костяшками пальцев. Возле открытой амбразуры новички боятся стоять: им кажется, что вот-вот из печи хлынут раскаленные материалы.

Минут через пятнадцать фурма сменена. Печь снова на полном ходу.

Наступает ночь. Профессора знобит. Не сказав никому ни слова, он идет в газовую, ложится на раскладушке. Потом услышал чьи-то шаги. Было безразлично. Вошла Надя. Она села на скамеечке у изголовья профессора и сцепила на коленях пальцы. Он протянул из-под пледа руку и положил на ее рукав. Надя погладила шершавую, в несмываемых от кислот пятнах, его хорошую, честную руку.

После ухода Нади Бунчужный на несколько минут уснул. И снова, как тогда, в вагоне, когда ехал на стройку, увидел во сне Лешу...

Поеживаясь, вышел из газовой. Было очень сыро, холодно; солнце еще не поднялось, хотя тайга на востоке пламенела.

Бунчужный посмотрел на облачко над своей печью, на засыпной аппарат, на свечи, заглянул в «глазки». Все было в порядке. Приближалось время выпуска ванадистого чугуна. Он нашел Надю Коханец и сказал ей таким спокойным голосом, что она удивилась:

— А ведь проблема, кажется, решена, товарищ Коханец! — И ушел...

Густая краска заливает ее щеки, ей радостно, она не может справиться с волнением.

— У вас тут, вижу, вальпургиево утро! — пошутил Митя Шах, придя в доменный цех после своей смены. У мартеновцев «родовая горячка» прошла, и Митя блаженствовал. — Как проблема, Надюша?

— Решена! Ты слышишь? Решена!

— Когда даете выпуск?

— Скоро.

Они идут к горну. Возле печи очень жарко, рабочие сняли спецовки и работали в нижних рубахах. Сифоны с сельтерской водой сменяются через каждые десять — двадцать минут. Поверх рубах у некоторых рабочих выступает тонкий налет соли, как на залежавшемся в шкафу бельевом мыле.

В девять часов утра выпустили последний перед выпуском ванадистого чугуна шлак.

— Хорош! — Мастер Городулин, обросший за эти дни щетиной, обращается то к Надежде Коханец, то к профессору Бунчужному.

— Хорош!

Профессор велит открыть чугунную летку. Она немного закозлилась, ее пришлось прожигать кислородом. Рабочие навинтили к баллону шланг и заковырялись в летке. Это было невыносимо, точно ковырялись в больном зубе. Трубка таяла. Бунчужный не выдерживает и берется за шланг сам. Он порывается к вентилю баллона, мешает рабочим, но ему кажется, что вот только теперь, когда он коснулся шланга своей рукой, работа пошла по-настоящему.

Летка прожжена. Из печи хлещет гейзер искр, звездное небо опрокидывается на землю, молодежь в испуге отскакивает назад... Мастер Городулин не может удержаться, чтобы даже в такой момент не кивнуть на юнцов.

И полился чугун...

Над ним дрожит розовый огонек, рождаются и гаснут звезды. Золотые ручьи металла растекаются по канавкам.

Надя подходит к профессору, берет его за руку, крепко прижимает к своей груди, словно хочет показать, как бьется у нее в эту минуту сердце. Но профессор не замечает. Глаза его застланы слезами. Он ждет, когда появится шлак из чугунной летки. Это больше всего теперь волнует его. Профессор вытягивает по-птичьи шею, выглядывает из-за спины Волощука, отстраняет Гребенникова и Журбу рукой; он идет, как завороженный, вслед за горячим чугуном, играющим всеми цветами радуги, шепчет непонятные слова и мнет свои пальцы... И шлак прошел хорошо. Первый выпуск ванадистого чугуна закончен.

Профессор облегченно вздохнул.

Телеграмму от профессора Бунчужного Лазарь Бляхер получил 29 апреля утром.

Конечно, телеграмму следовало составить поэкономнее. Было ясно без слов: профессор готовился торжествовать победу. Это Лазарь понимал отлично.

Он позвонил в аэрофлот. Ему ответили, что ближайший самолет отправится завтра в семь утра.

— Когда прилетим на Тайгастрой?

— Если погода не задержит, первого мая.

«Ну, и великолепно!»

Лазарь стал готовиться к отлету. Позвонил домой.

— Лизочка, от деда телеграмма!

— Что случилось?

Лиза была встревожена, и ему пришлось долго объяснять, что ничего не случилось, просто дед зовет на пуск печи. На торжество.

— Я поеду с тобой!

— Что ты? В твоем положении лететь?

И пока в мембране что-то пульсировало, потрескивало, Лазарь отыскивал глазами на большом листке, лежавшем под стеклом, номер телефона админ.-хозчасти наркомата.

— Ну, хорошо. Раз ты не хочешь...

— Смешная!

— Что тебе приготовить?

— Я еду на один, максимум — на два дня. Ничего особенного не готовь. Позвони к бабушке, я заеду к ней.

Потом он позвонил в наркомат и заказал броню. «Итак, — готово! Я выезжаю... — Лазарь улыбнулся. — Легко сказать — выезжаю...»

Кроме того, что Лазарь с отъездом Бунчужного был фактически директором института, он руководил работой доменной группы, читал лекции по металлургии в институте, готовил к Первому мая обстоятельную статью в «Известия», статью в журнал «Металлург», должен был на днях выступить с лекцией в Политехническом музее.