Александр Кузнецов - Крестики-нолики

Неожиданно погас свет. Вокруг все беспокойно заерзали, зашуршали. Медуница едва не закричала от накатившего на нее страха. Во тьме она потеряла ориентир и не знала, в какую сторону ползти. Попробовала двигаться наугад и сразу же получила несколько острых тычков и слепых ударов локтями и каблуками. Последний удар под ложечку лишил ее чувств. Когда Елена очнулась, свет снова горел и женщина, что монотонно счесывала с волос живую труху, оказалась еще ближе. В животе у Елены жгло, и невыносимо хотелось пить. Но даже приподняться на локти сил не осталось. Носоглотку оплела липкая, удушливая паутина. Дурман отчаяния подсказывал — спасение Медуницы в разгадке тайны пепельной кашицы, что шевелилась в жестяной миске. Напрягшись, Елена попыталась из последних сил рассмотреть странную труху. Сначала она ощутила знакомый, терпкий запах, а потом сокрушительный удар по затылку снова выбросил ее из дотлевающего мира. Когда в себя пришла, услышала яростный шепот мамаши-тетки:

— Хочешь, чтоб мы от тифа сдохли? Вшей тащишь! Чадишь едва, а туда же, в шкоду!

На одном из проселков поредевший этап обогнала колонна мотоциклистов. Рослый фельдфебель, притормозив мотоцикл, сунул в руки Медуницы кулек с пахнущими одеколоном конфетами.

— И ты взяла? И ела? — в который раз возмутился Сергей.

— Я тогда чего хочешь есть могла. А уж конфеты… — устало отвечала девчонка, вновь соскальзывая в страшные дни.

А по сторонам лесных дорог, за безразличными купами лип и кленов, все чаще проглядывали вылизанные, застегнутые на все пуговицы хутора. Ветер изредка доносил обрывки округлой чужой речи.

День походил на скомканную лужу, которую то и дело выкручивали и отжимали. Удручающий дождь тупо сеялся из стертого неба.

Близнецы, Сергей и Медуница благодаря всесильному обаянию Вити Гешефта в шестой раз смотрели в кинотеатре «Заря» «Новые похождения бравого солдата Швейка». Досконально зная сюжет, они всякий раз начинали награждать друг друга дружескими тычками в предвкушении очередного трюка. Разом подхватывали задиристую песенку неунывающего Швейка: «Сосиски с капустой я очень люблю. Ляфу, ляфу, ляфу…»

При выходе из кино нетерпеливая, гудящая толпа на какое-то время завихрила, оторвала друзей друг от друга.

Кто-то сильный и жилистый обхватил Сергея сзади, прижал, накрыл собой в гуще толпы, что медленно плыла по узкому проходу. Кисти рук Сергея, привычно сжимавшие костыли, внезапно оказались в плотном плену. На темя улегся костистый подбородок. Слегка придавил, прикрывая Сергея от занудливого дождя. Чужие мосластые ноги быстро приспособились к его шагам. Страх настолько обескуражил, парализовал волю, что Сергей не отважился и рта открыть.

— Вникай без шухера, — сипато зазвучал над головой незнакомый въедливый голос. — Иди как поведу. Шуметь не треба. Лыбься, лыбься, будто на сеансе. Больше лыбься — дольше проживешь.

Шли рядом люди, курили, пересмеивались, вспоминая, как охаживала по башке бесноватого ефрейтора вольнодумная тетка Швейка. Те, кто спешил, обгоняя, частенько спотыкались о костыли Сергея, незаметные в плотной толпе. Но никто почему-то не замечал его молящих о спасении глаз. А те, кто оглядывался случайно, думали, должно быть, что хромого мальчишку заботливо ведет старший друг.

Вместе с толпой они прошли насквозь родной двор, пересекли закоулки, ведущие на Пятницкую улицу. Миновали несколько проходных дворов и наконец остановились в синюшной темени извилистого перехода, под сонными лестницами, где и двум взрослым разойтись совсем не просто.

Зигзагообразный переход, начинавшийся на заднем дворе старого шестиэтажного дома, выводил через проходное парадное в узкий проулок, что искривленным отростком загибался к главным воротам Пятницкого рынка. Две лампочки, освещавшие переход-зигзаг, кем-то регулярно вывинчивались, едва начав свою службу.

Властный поводырь вдруг резко развернул Сергея на себя, вырвав из-под мышек костыли, придавил к невидимой стене.

Рядом прозвучал снисходительный смешок Чапельника. Чье-то прерывистое сопение. Хамский басок Юрки Окурьянова.

— Чем больше будешь кобениться, тем сильнее закручу.

Кого-то швырнули к ногам Сергея.

— Ладно, гад, сочтемся! — услышал Сергей из-под ног задавленный хрип Ига.

— Где девка? — спросил голос Чапельника.

— Ушла, неохотно откликнулся Конус. — За старлея спряталась и с концами.

— Упустил… Учтем, — весело предупредил Чапельник. — Значит, поговорим с мужиками. Цыц! Мошка!..

Вспышка света! Разорванное болью, в ошметках грязи лицо Ника, прижатого к полу… Заломлены за спину руки, которые хладнокровно «завинчивал» жердевидный незнакомец. Слепя Ника трофейным фонарем, Чапельник, сюсюкая, приговаривал:

— Неужели нам больно? Ведь мы такие сильные… А как же молодогвардейцы терпели?

Рванулся из темени Иг, в прыжке вонзил в руку Чапельника зубы!

Метнувшийся сноп света!

Бешеная свалка! Клочья мата! Слепой удар ногой в пах! Издалека проскребались слова Ига:

— Нельзя его сажать, сволочи! Или на ноги ставьте, или пусть лежит.

— Сажать точно нельзя! Позвонки свернем! — перехлестнул предупреждение Ига голос Конуса.

— Всунь ему костыли, Котик, — отплевываясь, процедил Чапельник.

Цепкие руки-ухваты подняли, встряхнули Сергея, приставили к стене, подсунули костыли-подпорки. Направленный в лицо луч фонаря вынудил зажмуриться. Боль в паху заставила скрючиться, сжаться. Мешали гипс и костыли.

Слова Чапельника хлестнули по самолюбию:

— Терпи, казак… Атаманом станешь…

Чапельник не спеша увел свет с лица Сергея, ухмыльнувшись, осветил затылок Ника, лежащего ничком на каменном полу. Снисходительно погладил неподвижный затылок и перевел луч фонаря на Конуса и Юрку, прижавших в углу Ига.

У жердевидного Котика в рассеянном свете выделялась лишь кепочка-шестиклинка, надвинутая на брови. Котик молчал, прислонившись спиной к стене.

— На парадном у нас Харч? — ни к кому конкретно не обращаясь, спросил Чапельник.

— Харч во дворе. На парадном — Щава, — лакейски уточнил Конус.

— Значится, поехали дальше, — объявил Чапельник. — Немного обнюхавшись, сдали излишки пионерской отваги, можно ладком поговорить-покумекать. Пацаны вы с мозгами. Все помните. Мы тоже не забыли. Как на угольке последнем нас лягавым сдать хотели… За эти пылкие желания полагается потроха навыпуск. Но, учитывая ваш юный возраст, невзгоды военного времени и то, что сами мы когда-то играли в горны и барабаны… Помнишь, Котик?

— Со мной не было, — отрубил Котик.

— А со мной вот было, — вздохнул Чапельник и мечтательно пропел: — Под салютом всех вождей…

Со стороны парадного донесся предупреждающий свист.