Владимир Щербак - Буревестники

Группа товарищей».

Командир миноносца «Скорый» старший лейтенант Штерн, не найдя других «мер по пресечению сношений нижних чинов с вольными», третью неделю не давал команде увольнения на берег. Корабль стоял в самом оживлённом месте бухты – у Коммерческой пристани, куда доносилась бравурная музыка из Адмиральского сада и откуда была хорошо видна улица Петра Великого со вздыбившейся над ней царской аркой. Вокруг неё фланировали офицеры в белых кителях и фуражках и дамы в широкополых соломенных шляпах, с кружевными зонтиками. День клонился к вечеру, и от людей на берегу тянулись длинные острые тени. Матросы «Скорого», делавшие приборку на палубе, с угрюмой завистью поглядывали на праздношатающихся.

— Гуляют, сволочи! — тоскливо вздыхал Иван Лушкин.

— Аппетит нагуливают, — поддакивал Иван Рублёв. — Потом в ресторацию поедут.

— Да бабёнки ихние и так сытые. Вон позырь, какая гладкая!..

В это время обоих Иванов вестовой Серёгин позвал к командиру. Холодно глядя на матросов светлыми арийскими глазами, Штерн приказал им срочно доставить в штаб флотилии пакет, «после чего не шляться на берегу, а немедленно возвращаться».

Прошло несколько минут, и Лушкин с тощим казённым портфелем, а Рублёв с трёхлинейкой, повешенной через плечо, вышли на причал. С делами справились не вдруг: пока дождались вызванного куда-то дежурного офицера и сдали ему пакет под расписку, прошло часа два. А пока заглянули в ближайшую портерную – глупо было бы не воспользоваться случаем, – день и вовсе угас. Возвращались на миноносец уже в сумерках, когда затеплились жёлтым светом редкие фонари.

Недалеко от Адмиральского сада, где вечерние развлечения господ офицеров достигли апогея и играли уже не военные марши, а бесшабашный модный танец кек-уок, к Иванам подошла, вихляя боками, проститутка.

— Матросики, угостите папироской!

Она была в коротком, до колен, жёлтом платье с облезлым мехом на плечах, в шляпке-маломерке с поникшим перышком и с ридикюлем в руках. Разглядеть её внешность и угадать возраст было нелегко: мешали сумерки и грубый грим, наложенный по принципу: кашу маслом не испортишь. Лицо проститутки казалось белой маской с чёрными глазными впадинами и большим накрашенным ртом.

— Нет у нас, мамзель, папирос. Вот, ежели не побрезгаете, матросской махры – пожалста!

— Да я не курю! — она устало махнула рукой.

— А чего ж спрашиваешь? — удивился Лушкин.

— Чтобы разговор начать. Мы так завсегда к клиентам подходим…

Помолчав, она спросила безразлично:

— Ну так как, пойдёте со мной? Три рубля.

— С удовольствием бы, — игриво ответил Лушкин. — Но не могём – служба-с! На корабль надо.

— Чёрт с вами, проваливайте! Хотя постойте… У вас пожрать ничего нет?

— Нет. Но слушай… Приходи на пирс, вон туда, к «Скорому». У нас скоро вечерять будут, так мы и тебе чего-нито вынесем…

Она промолчала. Не дождавшись ответа, матросы пожали плечами и быстро пошли вперёд: им и так грозила выволочка за опоздание. Но всё обошлось, командир съехал на берег, а мичман Юхнович, как всегда, гостил у друзей – штурманов Доброфлота, где дегустировал очередной экзотический напиток, привезённый из южных стран.

Поужинав, матросы поднялись наверх покурить.

— Смотри! — толкнул Рублёв локтем Лушкина. — Пришла!

Под фонарем прохаживалась, глядя себе под ноги, проститутка в канареечном платье и в шляпке с пером.

— Ждет… Иди попроси артельщика, может, даст чего, а то нехорошо получается – обещали….

Лушкин нырнул в люк, побыл внизу некоторое время и вылез. Подошел к Рублёву:

— Щи остались, и каша есть, а вот хлеба ни крошки. Что делать?

Иван развёл руками. Лушкин потоптался нерешительно, соображая, и вдруг воскликнул:

— Командира на борту нет? Юхновича тоже? Вот и чудно! — и быстро направился к сходням.

— Эй, ты что задумал? — окликнул его Рублёв.

Но Лушкин был уже на берегу. Подбежал к проститутке.

— Барышня, если хотите похарчиться, айдате к нам на миноноску! Начальства на борту нет, так что не бойтесь…

— Бояться надо, наверное, не начальства, а вас, матросню, — усмехнулась она. — Ладно, идём. Всё равно клиентов нет…

— Напрасно вы так… — бормотал Лушкин. — Матрос, он обхождение знает, не то что какой-нибудь деревня-пехотинец…

После слов проститутки до него вдруг дошло, чем этот визит может кончиться, и он уже пожалел о своём приглашении, но было поздно: они поднялись по трапу.

Едва пришедший в себя от изумления дневальный отвернулся, сделав вид, что не замечает вопиющего нарушения устава корабельной службы. Лушкин устроил гостью в форпике 16, принёс бачок со щами, миску каши. Артельный, выдавая харч, с ухмылкой осведомился:

— Расплачиваться чем будет? Этим самым?

Стоявшие вокруг матросы загоготали. Уже вся команда знала, что Лушкин привёл на «коробку» женщину. Давно мужики без баб, истосковалась по ним плоть, и мысль о том, что совсем рядом, под боком, находится одна из них, да ещё и легкодоступная, волновала многих. Особенно противно суетился вестовой Серёгин – вертлявый, с чёрной кляксой под носом вместо усов, с прямым, как у приказчиков, пробором. Заискивающе улыбаясь и потирая руки, наверняка потные, он приставал к Лушкину:

— Ваня, я за тобой, ладно? Я не гордый, хе-хе, могу и вторым…

Лушкин упорно не желал встречаться с насмешливо-презрительным взглядом Рублёва.

— С чего ты взял, Серёгин, — промямлил он, — я и не собирался вовсе…

—Да? — обрадовался вестовой. — Ну, тогда я… Я первый буду, братцы!

— За бортом первый будешь! — уточнил Иван Рублёв. — Если сунешься к девке… Да и остальные тоже.

— Это что тут за христосик выискался! — раздался грубый возглас, и в круг вошёл здоровяк Яков Пайков, в тельняшке, рабочих штанах, босой. — А-а, это ты, узкоглазый! Ты чего братве поперёк дороги становишься? Чистенького из себя корчишь? Да ты сам хуже той б… перед офицерами стелешься!

Иван с правой ударил его прямо по квадратной челюсти. Голова Пайкова дёрнулась, но он устоял на ногах, и тут же, изловчившись, голой пяткой ударил Рублёва в печень, а когда тот скукожился, хватаясь за бок, рубанул его по шее ребром каменной ладони, и Иван рухнул на палубу. Пайков был в плену и там выучился драке по-японски.

Когда Рублёв очнулся, Пайкова возле него не было. Трое матросов, стоя у фальшборта, вполголоса о чём-то переговаривались.

— Где этот подонок? — хрипло спросил Иван.

— С девкой он… — нехотя отвечал матрос с поклёванным оспой лицом, по прозвищу Шебэ, что означало: шилом бритый. Он цвиркнул длинным плевком за борт. — А мы, промежду прочим, на очереди. И ты, Ванька, не встревай, по-хорошему просим. Не хочешь – дело твоё, а другим не мешай!