Федор Панфёров - Удар

— Ну, кто учит, а кто не учит — это мы сейчас узнаем, — вмешался Аким Морев. — Мы меняем повестку дня, товарищи, именно потому, что весна «чарующая». Слово имеет товарищ Астафьев.

Астафьев высказал то же самое, что уже говорил Акиму Мореву, и закончил свое выступление словами:

— Надо принимать срочные меры. Я утверждаю, это подтвердит и Иван Евдокимович, что если не будет дождей, то урожая ждать нельзя. Надо ждать страшного недорода, такого, что мы и семян не соберем. Стало быть, следует принимать срочные меры. Одна из таких мер — сев в грязь.

— Нервозность вносите в плановый сев! — выкрикнул весьма недовольный Чернов. — Нервозность! Мы всю зиму готовились к плановому севу, а тут — бери лукошко, засучай штаны, лезь в грязь — сей!

— Нужда заставит — полезешь в грязь и без штанов, — сказал Иван Евдокимович и, не дождавшись, когда ему дадут слово, поднялся из-за стола. — Это вы, Чернов, область довели до того, что всем нам приходится сейчас, засучив штаны, брать лукошко и по старому крестьянскому — нищенскому — способу сеять в грязь. Вы довели. Вы вместе с Якутовым больше двадцати лет руководите сельским хозяйством. Вам следовало бы то, что закладывалось в Нижнедонском районе, перенести в соседние районы. Ведь Астафьев, я полагаю, с засученными штанами в грязь не полезет. Или полезете, Иван Яковлевич?

— Нет.

— Вот видите, милейший Чернов. Не лезут в грязь с лукошком колхозники Нижнедонского района, а район-то этот находится не на Марсе, а у нас, в Приволжской области. И я обвиняю вас в том, что вы ныне заставили нас засучивать штаны и лезть в грязь. Вас обвиняю! — И академик обратился ко всем: — Но раз такие условия весны, значит надо принимать срочные меры. Нервозность это? Да? Но ничего не поделаешь. Без срочных мер мы все погубим. Чернов должен, обязан первым бить тревогу, а он, вишь ты, «чарующая весна», «нервозность вносите». Странное поведение, если не больше, — проговорил Иван Евдокимович и сел на стул.

— Что — не больше? — вскрикнул Чернов.

— Что не больше-то? Ну, эту загадку другие должны разгадать. Я вот за эти недели, пока тут присмотрелся к вашим делам, с полной ответственностью заявляю: вся ваша работка — сплошное вредительство.

В зале наступила тишина. Все знали: академик всегда резок в своих суждениях, таков у него характер, все знали, что Чернов к Нижнедонскому району относится отрицательно, но чтобы зачислить и его, наряду с Якутовым, во вредители, — этого никто сказать не мог. Но это сказал академик Иван Евдокимович Бахарев, знаток не только агрономических законов, но и климатических, почвенных условий Приволжской области… Возразить ему? Как? Что выставить против его страшного обвинения?.. И в зале наступило растерянное молчание.

— Корешки-то ваши до сих пор торчат на Светлом опорном пункте: лесочек-то там развели в расчете на индивидуальное хозяйство. Полагаете, мы глупенькие, ничего не видим, — добавил академик, нарушая тишину.

— Но ведь там клетка, ныне всеми признанная, — робко возразил Чернов.

— Клетка? Какая клетка? В Нижнедонском тоже клетка, но она шириною с километр и длиною километра два. А на опорном — шириною сто метров, длиною — сто пятьдесят. Кур только пасти в ваших клетках, а трактору даже развернуться и то негде, — как удары молотом, обрушивал академик слова на Чернова.

Чем бы все это кончилось, трудно сказать, если бы в зале не потемнело: солнце исчезло, а в окна глянул полумрак.

Сначала в чистые толстые оконные стекла ударило несколько крупных, белесых, похожих на смородину капель. Они ударились в стекло, тут же расползлись, образуя струйки… И вдруг забарабанили ураганно: видневшаяся из окон площадь, новые и недостроенные здания, краны, установленные на площадках, люди — все скрылось в серой пелене дождя, потом все смешалось, и в кабинете потемнело.

— Лей! Лей! Давай-давай! — кричал маленький Опарин, подпрыгивая, взмахивая руками, как это делают на стадионе самые возбужденные болельщики.

И ливень, будто прислушиваясь к призыву председателя облисполкома, наддал, наддал да так прорвался, словно на город обрушилась река.

Так он лил десять, двадцать минут, подгоняемый грохотом грома, разрезаемый сверканием молнии… и неожиданно резко оборвался. Только какие-то секунды били по стеклу редкие капли, словно туча, отряхиваясь, сбрасывала с себя лишнее.

— Ну что, агрономы? Придется отказаться от вашей кошелки! — радостно объявил Опарин.

Так казалось и большинству, что ливень устранил опасность и теперь не придется нарушать обычный план сева, но Астафьев сказал:

— Ливень всегда является кратковременным дождем. Ливень не может охватить всю область.

— Самое лучшее, пожалуй, — медленно проговорил Аким Морев, — нам всем выехать в районы и там, сообразуясь с местными условиями, ресурсами, с мнением передовых колхозников, агрономов, проводить сев.

Природа отменила решение райкомов и обкома партии — сеять в грязь: после ливня, обрушившегося на Приволжск и его окрестности, над просторами Нижнего Поволжья несколько дней висели серо-рваные тучи и лил непрерывный мелкий дождь. Однако люди, выделенные обкомом, выехали на места с целью помочь в севе и главным образом исследовать особенности каждого района: направленность в сельском хозяйстве, почвы, внедрение травопольной системы земледелия, наличие рабочих рук, что посоветовал сделать Иван Евдокимович.

За несколько месяцев пребывания в Приволжской области Акиму Мореву удалось ознакомиться с руководителями заводов, фабрик, с секретарями райкомов, председателями райисполкомов, с передовыми рабочими и колхозниками. Ознакомление с работниками фабрик, заводов шло более или менее легко: откровенно говоря, его все время тянуло именно сюда — в промышленность, как, например, конькобежца тянет на каток, а ему нужно овладевать лыжами или искусством парашютных прыжков.

— Сельское хозяйство, — как-то сказал он Пухову и Николаю Кораблеву, — штука весьма сложная. Гораздо сложнее промышленности.

Пухов захохотал и сразу пустился опровергать, говоря:

— Ну, как же! Блюминги там, электропечи, домны, сложнейшие станки!

— Почище! — раздосадованно прервал Пухова Аким Морев. — Представьте себе, дорогие мои промышленники, у вас бы на заводах, на фабриках через каждые три-четыре года рушились бы станки, обваливались бы крыши цехов, разбегались бы рабочие… Как бы вы это назвали?

— Бедствием, — уже понимая, куда клонит Аким Морев, сказал Николай Кораблев.

— Страшное бедствие, — подтвердил Аким Морев. — Так вот, в сельском хозяйстве, в разных областях, через каждые три-четыре года или недород, или неурожай, то есть все рушится. Разве это не бедствие? Бедствие в широком масштабе, Александр Павлович.