Константин Лагунов - Начнем сначала

За что ему в душу плюнул отец? Отец! Законный по всем статьям. Ни разу не виделись. Впервые за восемнадцать лет встретились и «товарищ тут у меня один…», «прикатил за романтикой, а крыши нет…». Лучше бы ударил… Бедная мама. Всю жизнь его выгораживала, обеляла. «Архиобразован». «Тонкая творческая натура, а я простая медсестра». Что значит «простая медсестра»? Святая, прекрасная, великая женщина. Как бы сообщить ей о себе? Без деталей. И так хлебнула горького за восемнадцать-то лет…

От сострадания Славик чуть было не заплакал. «Да что это я». Тщательно стер влагу с глаз. Хватит. Слезы — признак детства, а с детством покончено. Вчера в вертолете он плакал последний раз. Как плакал! Вспомнить стыдно. Действительно, в три ручья. Соленые эти ручьи безудержно текли по щекам, подбородку, оставили мокрое пятно на куртке. Из-за свистящего грохота турбин Славик и сам не слышал своих рыданий. В этой громыхающей, судорожно вибрирующей металлической скорлупе можно было по-волчьи выть и биться головой о железные ребра — никто не услышал бы, не приметил. Да и кому было наблюдать? Кроме мертвецки спящего Андрея, никого в вертолете не было.

Когда Славик всласть наплакался, соленый родник иссяк, а обида и боль поубавились, притупились, он вдруг увидел, что Андрей не спит. Его глубоко посаженные, узкие, восточного разреза глаза сочились болью. «Крепись! — немо кричали они из глубоких темных впадин. — Терпи! Перебори, осиль обиду. Ты — мужик. И ты не один. Я — рядом. Положись… Доверься… Успокойся…» Это ненароком подсмотренное, непоказное, невысказанное сострадание разом сроднило, сблизило двух доселе чужих, незнакомых людей, и Славик едва сдерживался, чтобы не кинуться на шею Андрея. Может, он и нашел бы способ выразить вдруг вспыхнувшее чувство, если бы в этот самый миг вертолет не качнуло резко и не кинуло вниз. Повернув лицо к оконцу, Андрей крикнул:

— Прилетели! Сейчас будем прыгать!

«Как прыгать? — всполошился Славик. — Почему? На парашюте, что ли?»

Из пилотской кабины вышел круглолицый улыбающийся парень в летной форме. Откинув дверку, выглянул в проем, призывно махнул рукой.

Схватив Славин рюкзак, Андрей торопливо шагнул к зияющему проему раскрытой дверцы и вывалился в него.

А вертолетчик снова сигналит: «Пошел!» Глубоко, судорожно вдохнув, Славик подступил к проему и в короткий миг заминки перед прыжком увидел Андрея по колено в сугробе, дом с палисадником, двух лохматых псов с разинутыми пастями.

Прыгнул Славик неловко, упал в сугроб на четвереньки, и тут же на него налетел снежный вихрь, подмял, ослепил.

Отлетел вертолет, улегся вихрь, растаял в темнеющем небе натужный свист турбин. Два лохматых сердитых пса настороженно обнюхивали Славика, предостерегающе скаля грозные клыки.

— Не бойся! — долетел голос Андрея. — Рыжего зовут Кук. А черного — Дик. Шагай смело. Не тронут.

Псы не тронули, хотя и шли рядом, как конвой, все время глухо поуркивая, сердито кося горящими глазами.

На высоком крыльце дома их поджидали двое мужчин. Огромный, тучный, с туго надутыми багровыми полушариями щек и выпученными белесыми глазами — Ерофей. И тонкий, с виду тщедушный, с продолговатым, до черноты обветренным и загорелым ликом — Антуфий. Оба в хлопчатобумажных летних спецовках с расстегнутыми воротами, обнаженными шеями. Оба без шапок. Русые волосы Антуфия приметно тронуты сединой. Богатырь Ерофей был совершенно лысый, его похожий на глобус, круглый и голый череп пергаментно посверкивал.

— Знакомьтесь, — сказал им Андрей, кивнув на Славика. — Будет вместо Васьки.

Мужчины подали Славику руки, назвали имена.

— А как насчет «со свиданьицем»? — многозначительно спросил тощий Антуфий и как-то странно хохотнул, вроде всхлипнул.

— Сейчас побанимся, — ответил Андрей, — и как положено. Может, шашлычок по-ерудейски к тому времени?

— Нет вопроса, — с радушной готовностью сипло откликнулся сразу Ерофей.

Дом был добротный, на века скатанный из лиственничных бревен. Большие сени с туалетом и кладовками, прихожая раз в пять просторней крохотного коридорчика в челябинской квартире Славика. В прихожую выходили три высокие белые двери.

— Здесь никто не живет. Это охотничий домик Гудымтрубопроводстроя. Выбирай любую комнату и располагайся как дома.

— Один? — затревожился Славик. — А вы?

— Тут еще два таких дома. В одном мы с Ерофеем. В другом — Антуфий со своей шахиней. Она у нас и советская власть, и комендант, и кулинар, и кастелянша… Словом, отец, сын и дух святой. Осмотрись пока, устраивайся, а я поинтересуюсь насчет баньки. Смою порочную скверну цивилизации, оденусь в чистое, и сядем мы, други верные, за вот этот стол. А? Вот радость. Вот жизнь. Располагайся…

И ушел.

Сперва Славик заглянул на кухню. Там — стол, табуретки, шкаф с посудой, фляга с водой и еле теплящаяся большая плита, на которой стоял высокий жестяной чайник. В шкафах непомерно много самой разнообразной посуды, от пол-литровых жестяных походных кружек до фарфорового яркого и, видимо, дорогого чайного и столового сервизов. Были тут и хрустальные фужеры, и тонконогие высокие рюмочки, и обычные граненые стаканы. Словом, на любой вкус и на все случаи бивачной жизни.

Две другие двери вели в комнаты. В каждой — два модных дивана-кровати, небольшой стол и два кресла. В шкафах грудой навалены перчатки, шапки, лыжные костюмы, меховые сапоги и еще бог знает что, вплоть до патронов и охотничьих ножей.

Осмотрев комнаты, Славик воротился на кухню, подкинул дров в плиту. Зачерпнул стаканом из фляги, залпом выпил. Вода оказалась холодной, чистой и очень вкусной. «Родниковая, наверное».

Тогда же, стоя возле окна, он впервые ощутил соседство доселе неведомой Тишины — огромной и всемогущей, как океан. Подумалось: «Вот догорит плита, и все…» Он не знал, что таится за этим «и все», лишь смутно угадывал: наплывет Тишина на дом, приплюснет, подомнет, и ни шороха, ни скрипа из-под нее, ни единого живого голоса не прорвется наружу. И от этой близости настороженно выжидающей неумолимой Тишины Славику стало не то чтобы страшно, но как-то томительно, беспокойно и неуверенно. Потянуло к людям, к привычным шумам городской улицы, к движению и свету…

На крыльце его поджидали оба пса. Они позволили почесать себя, погладить и уже дружелюбно двинулись следом.

Три поразительно одинаковых дома с одномерными палисадниками по фасаду связывала между собой пробитая в глубоком снегу тропинка. Дома стояли ровной шеренгой. От них к недалекому негустому леску дорога-времянка со следами гусениц и полозьев. А на задах просторный навес, под которым укрылись сарайчик с электродвижком, припорошенный снегом краснопузый мотоцикл-снегоход «Буран» на резиновых гусеницах, раскорячистый вездеход «ГТТ» и огромные аккуратно уложенные поленницы дров. Возле поленниц толстенные, в два обхвата, чурбаки, на которых, наверное, кололи, рубили, тесали. Здесь же стояли широкие охотничьи лыжи с полозьями, обтянутыми оленьими шкурами.