Константин Лагунов - Начнем сначала

Тысячу раз он прошел по этим улочкам. Зимой и летом. Осенью и весной. Пробирался по перекинутым через ямы и лужи жердочкам, прыгал по брошенным в воду кирпичам и все-таки приходил в грязных ботинках и заляпанных брюках. Привык к ловушкам — канализационным колодцам со снятыми крышками, к поваленным деревьям, покосившимся столбам. Ко всему привык. Но сегодня первобытный хаос почему-то зацепил за нервы.

«Чего это я? — спохватился Бурлак. — Транжирить нервную энергию на такую чепуху? Пусть у председателя горсовета голова болит… — Тут мысль метнулась к тому, что было подлинной причиной раздражения. — Трус… Бежал… Опять бежал. Давно ли ликовал. Обнимал бронзового дога. Летел. Ждал. А ступил на край, глянул с кручи — душа в пятки… Ну, тряхнут. Сместят. Понизят. Переживем. С Марфой надо бы объясниться… А Марфа — не крошка меж зубов: соломинкой не выковыряешь, под ноги не плюнешь. Двадцать три года Марфа была в нем, с ним, и, чем дальше уезжал от нее, тем чаще о ней думал, тем она родней и ближе, дороже и нужней становилась… Никакой любви. Недавно понял это. Никакой. Но куда ни повернись — всюду Марфа. Многим ей обязан. Работоспособностью. Здоровьем. Покоем… Вычищен, накормлен и обихожен по первому разряду — тоже Марфа. Дочь выросла в любви и почтении к отцу — опять Марфа. С бедой любой, с задумкой и сомнением — к Марфе… Не вдруг выдернешь. И с маху не перескочишь… Ну, благодарен ей. Был верен, послушен, старался не огорчать. Привалило великое счастье — любовь. Так что ж теперь? Запоздала? Пожалуй. Но ведь не старик. И хочу, и могу любить. И люблю…»

Под ноги неприметно подползла припорошенная снегом накатанная ребятней ледяная плашка. Ботинки скользнули, и Бурлак едва не кувыркнулся.

Выругался.

Зло сплюнул.

И опять лезли в глаза покосившиеся, обшарпанные избенки, припудренная снежком полузамерзшая грязь, падающие столбы и заборы. Сердили. Будили недобрые мысли…

Гостиница «Строитель» была ведомственной, селились в ней, как правило, одни и те же люди, и, направляясь в ресторан поужинать, Бурлак был уверен, что встретит знакомого, с которым и скоротает вечер. Не успел сойти с лестницы, ведущей в вестибюль, как его со спины облапил Феликс Макарович Кириков. Прижал к пухлому животу и, обдавая табачно-коньячным перегаром, забасил:

— Ну, друг. Не ожидал. Смотался без звука и тут в подполье. Звоню. Звоню — тишина…

— Только что коллегия кончилась, — Бурлак легко разъял с виду могучие ручищи друга, высвободился из объятий. — Никак еще дух не переведу…

— Потому я и тут, — заулыбался Феликс Макарович, привычно пришлепнув толстыми губами. — Одевайся быстренько, поехали…

— Куда?

— Смешной и наивный вопрос. Куда ходят вечером одинокие мужчины? Ха-ха-ха! Не хмурься. Знаю твою целомудренность. Все будет в самом лучшем виде.

Дверку «Волги» предусмотрительно распахнул какой-то мужчина с лакейской улыбкой на сытом красном лице. Феликс Макарович называл его запросто — Федя. Он был в дубленке и пушистой, отливающей серебром ондатровой шапке.

— Ну все-таки куда мы? — повторил свой вопрос Бурлак.

— О, господи, — с поддельным неудовольствием проговорил Феликс Макарович. — Есть у меня квартирка. Поужинаем. Потанцуем. Отдохнем. А дальше — по усмотрению. Пожелаешь — будет тебе невеста. Нет? Вольному воля…

До сих пор Бурлак ни разу не был на этих «квартирках», хотя и знал, что у Феликса Макаровича такие укромные уголки имеются не только в областном центре, но и в Москве, и в Ленинграде, куда Кириков наезжал по делам своего треста.

Сегодня на коллегии главка Бурлак раз пять выступал, требуя технику и трубы под дополнительное задание, перенервничал, устал, потому, не раздумывая, принял приглашение друга и уселся рядом с ним на заднее сиденье «Волги».

«Квартирка» затаилась в новом микрорайоне на окраине города. В четырех комнатах оборудованы спальни, две кровати, трельяж и маленький шифоньер. В пятой, отделанной ореховым деревом и устланной коврами, разместилась гостиная. Здесь горел камин. По обе стороны от него стояли пианино и цветной телевизор. Объемистый сервант набит хрусталем и фарфором. Вокруг большого овального стола стояло восемь полумягких стульев с высокими узорчатыми спинками.

Стол был сервирован на шестерых. Молчаливая, молодая, пышнотелая и ярко накрашенная женщина вроде бы не спеша, но проворно и точно расставляла на столе тарелки с закусками, которые приносила из кухни. Сбросив дубленку, Федя сразу принялся помогать женщине.

— А где невесты? — спросил его Феликс Макарович.

— Будут в срок, — заверил Федя.

Когда закуски и бутылки были расставлены, появились «невесты» — две очень молодые, симпатичные, со вкусом одетые женщины — Ира и Лара.

Лара — блондинка и хохотушка. Ее звонкий, дивно прозрачный хохоток приятно возбуждал Бурлака. «Вот черт, — искренне дивился он, — этим смехом любого мужика раскочегаришь».

Ира — смуглолицая, с коротко «под мальчика» стриженными черными завитыми волосами. Глаза у Иры быстрые, с вызывающе приманчивым посверком. Они так и бегали из стороны в сторону, смеялись, дерзили и звали.

— Какая тебе по вкусу? — негромко спросил Феликс Макарович, когда девицы куда-то упорхнули из гостиной.

— Обеих тебе оставлю. Поужинаю и уйду.

— И зря. Жизнь уходит. И что мы от нее имеем, кроме работы? Есть у меня литературный подснежник. Недавно он рассказал такую байку: «Что имею я? — Работу!.. Что умею я? — Работать!.. Значит, я — обычный робот по прозванью человек…» Ха-ха-ха! По-моему, здорово! И в точку…

— Может быть, — без иронии откликнулся Бурлак. — Посади меня в хоромы египетского фараона. Окружи сказочной роскошью. С гаремом, слугами и неограниченной властью. Но запрети работать. И я променяю этот рай на трассовый балок и робу рядового электросварщика.

— А я бы не спешил с обменом, — раскуривая ароматную сигарету, тоже вдруг серьезно и неторопливо заговорил Феликс Макарович. — Жизнь одна. Отсеки от нее детство и старость — останутся крохи. Когда мы хотим, смеем и можем что-то взять от нее. Удовольствие. Радость. Наслаждение. Ведь жаждой этого природа или бог или инопланетяне-экспериментаторы наделили нас не случайно. Без этого мы — говорящие машины…

— Пускай, — угрюмо обронил Бурлак.

— А я не хочу быть машиной, — загорячился Феликс Макарович, несколько раз затянулся сигаретой, напустил целое облако сладковатого дыма. — Даже думающей и говорящей — не хочу! Согласен: работа приносит удовлетворение, радость, может быть, счастье…

— То-то! — торжествующе воскликнул Бурлак.

— Но разве это счастье равнозначно тому, какое дарит нам обладание женщиной? И разве эта радость хоть в малой мере схожа с той, какую таит в себе хотя бы обыкновенная дружеская пирушка?..