Константин Лагунов - Начнем сначала

Едва Сушков закрыл за собой дверь, как та снова отворилась: вошел недавно приехавший в Гудым начальник управления энергостроя Кетлинский — невысокий, тучный, лысый мужчина в очках с модной массивной оправой. Он двигался медленно, как бы с усилием переставляя будто негнущиеся ноги. Вероятно, у Кетлинского были больные и слабые легкие, потому и дышал он часто и громко, и при каждом вдохе в груди у него тихонько и жалобно попискивали бронхи.

С трудом выровняв дыхание и старательно стерев с бледного лица пот, Кетлинский плюхнулся в глубокое мягкое кресло, обитое синтетической кожей. Сиденье кресла спружинило под Кетлинским, подкинув его вверх. Улыбнувшись, Кетлинский чуть привстал и снова плюхнулся на сиденье, и опять его подбросило. Он проделал подобное трижды и, лишь заняв желанную позу, наконец затих расслабленно.

Он приехал в Гудым, чтобы принять и, как говорят технари, задействовать, то есть пустить, плавучую электростанцию, которая давно и позарез нужна была городу, промыслам и стройкам, испытывающим постоянную нехватку электроэнергии. Весной электростанцию прибуксируют по реке в Гудым, а до того времени надо было построить для нее специальный причал, подвести туда ЛЭП и сделать еще многое, чтобы станция сразу заработала на полную мощь и проблема снабжения электроэнергией была наконец-то решена.

В прошлый свой визит Кетлинский предложил тресту Гудымгазстрой подряд на строительство причала для плавучей электростанции. Феликс Макарович попросил два дня для ознакомления с проектно-сметной документацией. Отпущенное на раздумье время прошло, и вот они встретились снова.

Жадно и громко Кетлинский затянулся сигаретой, звучно выпустил из себя дым. Этот громкий вдох и выдох звучал примерно как «фьих-пуух!» — очень похоже на пыхтенье паровоза. Это «фьих-пуух!», «вьих-пуух!» раздражало Феликса Макаровича, но он ничем не выдал раздражения, лениво и медленно посасывал ароматную сигарету, пуская перед собой дымовые кольца и восьмерки. «Сейчас не так запыхтишь, — думал Феликс Макарович, делая вид, что читает какую-то бумагу и искоса наблюдая гостя. — Обретешь и легкость и подвижность». Эта мысль взбодрила, как струя свежего воздуха в знойный день.

— Как жизнь? — без интереса спросил Кетлинский, ткнув окурок в пепельницу.

— Как в сказке. Чем дальше, тем страшней.

— Посмотрели документы? — все еще безразлично спросил гость.

— Обязательно. Посмотрел. Пересчитал. Выверил.

— И что? — насторожился Кетлинский, уловив недобрую недомолвку в словах Феликса Макаровича.

— Сделаем. Не за полтора, а за три миллиона.

— Как за три? — всполошился Кетлинский. — Почему? Расчет же точный. Учли все северные надбавки и намотки.

— Давай начистоту, — Феликс Макарович подошел к Кетлинскому. Встал перед ним. Засунул большие пальцы рук за брючные помочи. И, слегка раскачиваясь и притопывая тяжелым башмаком, продолжал: — Мне твои причалы что собаке пятая нога. Понимаешь? Заказов у меня — во! — Мазнул пятерней по вспученному кадыку. — И на будущий год. И на всю пятилетку. Значит, если я беру что-то сверх, то исключительно ради выгоды…

Обескураженный таким откровением, Кетлинский не знал, что и сказать. Никогда доселе ни один подрядчик не высказывал ему свои затаенные планы вот так бесстыдно и громко. Причем это была наглость матерого хапуги, уверенного в своей безнаказанности. Это сразу уловил Кетлинский, потому и смирил полыхнувший было гнев и с деланным, почти восторженным удивлением воскликнул, приподнимаясь в кресле:

— Ну, ты даешь!

— А чего нам друг перед другом темнить? Оба строители, — с обезоруживающей простотой пояснил свою позицию Феликс Макарович. — Тебе освоенные лишние полтора миллиона тоже в навар пойдут. Так что либо три миллиона, либо «давай пожмем друг другу руки».

— Да ты что! — сбросив наигранную веселость, сердито воскликнул Кетлинский. — Это же не частная лавочка. — Уперся в подлокотники, тяжело встал и с обидой: — Три миллиона! За что? — И, будто подрубленный, повалился в кресло.

— А-а! — Феликс Макарович небрежно взмахнул рукой. — Было бы желание…

С немыслимым для его грузного тела проворством он развернулся, схватил со стола папку, чистый лист бумаги, с маху подсел в кресло рядом с Кетлинским и, положив чистый лист на папку, выхватил ручку из внутреннего кармана пиджака. И все это молниеносно, ловко, четко.

— Смотри, пожалуйста, — легкими, размашистыми и сильными движениями руки он стал чертить схему. — Тут Гудым. Это река. Вот твой причал. Наша база. Сколько между ними километров?

— Ну, десять или двенадцать.

— Чуть больше, — поправил Феликс Макарович. — Двадцать два километра. Вот и рисуй тут лежневку. Здесь она сто тысяч километр. Ты мужик экономный. Мы — строители рачительные. Соорудим тебе по дешевке: вдвое ниже себестоимости — всего за один миллион. Нашли миллион?

— Какая лежневка?! — завопил Кетлинский. — Вы же будете строить зимой. По зимнику…

— А вот это не твоя забота! — резко оборвал Феликс Макарович. — По зимнику, по шпалам, по воздуху — какое твое собачье дело? Я тебе даю основание для увеличения стоимости работ. Кроме лежневки нужны времянки: склады, бытовки, свой свет, энергия. Если хочешь, можно твою смету и в два, и в пять раз увеличить. Довести ее до десяти миллионов. Согласен?

— Так… конечно… — Медленно, по слову цедил Кетлинский, тяжело поднимаясь с кресла. — Но это же, извини меня, преступление! Обман. Любая ревизия стройбанка…

— Ревизия — тоже не твоя забота. — Снова жестко оборвал Феликс Макарович. — Пусть болит наша голова и наш затылок. Ха-ха-ха! По рукам!

«Наглец! Каков наглец! — думал Кетлинский. — Жулик, а не управляющий трестом. Но другого подрядчика в Гудыме нет. Тягаться с ним? В кошки-мышки? Зима кончится. Причала не будет. План в трубу. Пойти на эту липовую лежневку, потом натравить стройбанк или ОБХСС? Вывернется, стервец. Наверняка вывернется. Тертый, и битый, и мятый. Да и «отец Гудыма». Не вдруг сковырнешь. Ах, мерзавец».

«Килограмма три-четыре наверняка скинет, — насмешливо думал Феликс Макарович, искоса поглядывая на то бледнеющего, то краснеющего заказчика. — Клинок к поединку точит? Напрасно. Замахнется на меня, по себе врежет».

Подобным образом Феликс Макарович поступал не впервые. Немало повидал он таких вот чистоплюев. Иные затевали свару, лезли в драку, кричали о партийности и долге, писали в главк. Таких он ломал и выматывал никчемушными придирками, проволочками, перепиской, требуя пересчета, переоценок, предварительного завоза стройматериалов, и все отодвигал и отодвигал сроки. Сломленные, они ползли к нему с повинной, подписывали, что предлагал, делали, что велел, и еще благодарили… Были меднолобые и настырные. Эти сразу шли в горком, летели в область, вмешивали в дело обком партии и главк. Тогда Феликс Макарович поднимал на щит свой сверхнапряженный план, показывал встречные обязательства, в которые нельзя было вбить и малого клина, где все было впритирку, внатяжку, на пределе. И начиналась тяжба. А время шло, уходили сроки, и железобетонные ортодоксы в конце концов оставались у разбитого корыта.