Константин Лагунов - Начнем сначала

Главным препятствием на пути железнодорожной магистрали оказалась полноводная матушка-Обь. Ее решили перескочить подле Усть-Югана, крохотной речушки, впадающей в великую реку. Чуть ниже места впадения должен был подняться исполинский мост, соединив левый и правый берега великой реки.

К будущему поселку мостостроителей все лето, до самого ледостава, плыли и плыли по Оби доверху нагруженные баржи. Как ни торопились, как ни старались строители, а едва грянули холода, стала Обь, кончился подвоз и оказалось, что того и этого не хватает, иного и вовсе нет. Сильней и больней всего нехватки, как всегда, ударили по быту.

Не хватало вагончиков для жилья, котлов для бани, печи для пекарни, мебели для школы, медикаментов и инструментов для больницы. Все это надо было немедленно добывать и везти в Усть-Юган либо по зимникам, либо самолетами и вертолетами. Трудно было достать, еще трудней — завезти. И эта неблагодарная, нервная, совсем не женская работа легла на неширокие плечи новоиспеченного заместителя начальника мостоотряда по быту Марфы Полевщиковой.

Жестокий, вероломный, беспощадный норов Севера Марфа давно познала, как говорят, собственными боками. Знала она и то, как трудно налаживать быт в новорожденных рабочих поселениях, и те несколько дней вынужденного безделья в ожидании попутного борта на Усть-Юган Марфа только о том и думала, как бы половчее впрячься да пошибче покатить громоздкий, тяжелый и неуклюжий воз, в который ее впрягла судьба. Однако недобрые предвидения Марфы оказались куда более радужными, нежели действительность…

Вагон-городок мостостроителей разместился в негустом лиственничном лесочке, прилепившемся к крутому обскому берегу. Собственно, ни поселком, ни городком недостойно было назвать это хаотическое нагромождение вагончиков, самодельных хибарок и еще бог весть каких строений, торопливо и неряшливо сляпанных из того, что попадало под руку.

С перепланировки поселка и начала Марфа свою деятельность в Усть-Югане.

Начальник мостоотряда, большеголовый, лупоглазый Елисеев, долго скептически вертел в руках неумело вычерченный Марфой план вагон-городка, пытливо взглядывал в подрозовленное волнением и оттого особенно яркое, красивое лицо женщины и наконец сказал:

— На черта вам сдался этот поселок? Мало других забот?

Марфа и сама понимала: перепланировка поселка — не главное, не самое неотложное, но ей казалось, что без порядка снаружи не может быть порядка и покоя внутри. Устраиваясь в гостиничном номере хотя бы всего на сутки, Марфа сперва старательно раскладывала, развешивала, расставляла по полочкам содержимое чемодана, потом принимала душ, переодевалась, причесывалась и красилась и только после этого могла есть, пить, спать. Хаос вокруг непременно рождал хаос в ней самой, и она вдруг начинала делать кое-как, могла что-то кинуть, не завершив, нервничала по пустякам, психовала. Потому на недоуменно-язвительный вопрос Елисеева она ответила:

— Людям на Севере уют как хлеб. А уют — это порядок.

— Уют! — фыркнул Елисеев. — Крышу бы всем да заветренный закуток — вот о чем думать, над чем биться…

Чуяла Марфа: от этого первого делового разговора с начальником зависело ее будущее. Либо она станет Юрником в юбке, будет с полупоклоном выслушивать любые повеления и всячески потакать, угождать, прислуживать, либо станет пристяжной Елисеева, у которой своя постромка, свой хомут, своя борозда. Воз у них един, и кнут общий, но место в упряжке — свое…

Наверное, время для разговора с начальником мостоотряда Марфа выбрала неподходящее. Елисеев был замотан, взвинчен и зол. На полпути к Усть-Югану застрял во льдах последний караван барж. И, как всегда это случается, самый большой и самый нужный: с мостостроительной техникой. К затертым баржам надо было срочно пробивать зимник и перетаскивать на тягачах механизмы и машины, без которых мост не построишь.

Только что закончилось совещание командного состава мостоотряда. В небольшом кабинете, как в довоенной колхозной конюховке, сине от табачного дыма. И запахи те же. От затяжного громкого спора голос у Елисеева, как надтреснутый колокол, дребезжал и глох. Сами себе они установили страшно короткие сроки, выделили технику и людей для строительства зимника. Возглавить это должен был опытный, сильный, авторитетный руководитель. Иной кандидатуры, кроме главного инженера, Елисеев под рукой не имел и страшно гневался на Зимнова за то, что тот вместо делового толкового мужика подослал зачем-то эту вельможную, самонадеянную и красивую бабу, к которой черт знает с какой стороны подойти. «Был бы мужик, — рассуждал Елисеев, — поставил бы его на зимник и пусть вкалывает, а тут…» А тут пришлось поручить зимник главному инженеру, а подготовку площадки, строительство бетонного завода и цеха металлоконструкций брать на себя. «Зачем нам эта русская красавица?» — все больше раздражался Елисеев и, не зная, как смирить неприязнь, опять принялся вертеть в руках поданный Марфой план вагон-городка.

— Не понимаю вас, — еле сдерживаясь, чтоб не сорвалось ненароком непечатное словечко, натужно выговорил Елисеев. — Вы же слышали ситуацию. До уюта ли тут! До комфорта ли!..

Он закипал.

Он терял самообладание.

Еще минуту-другую — и ахнет взрыв, и Марфин план превратится в клочки, которые после уже не слепить и к этому разговору не вернуться. Верно угадав критическую точку переговоров, Марфа вдруг грубовато, по-мужски ахнула:

— Какого дьявола ты завелся? Чего тебя в истерику кинуло? Впервые, что ли? — И, не дав опомниться сраженному таким наскоком Елисееву, заговорила увещевательно, хотя все еще жестко: — Здесь людям жить не месяц — годы. Жить! — выкрикнула она последнее слово. — Понимаешь ты?! — выразительно постучала кулаком себе по лбу. — Это не только работать, но и любить, рожать детей. Учить и воспитывать молодняк. Значит, надо сделать все возможное, чтобы тут жилось удобно, красиво, сытно и весело. Неужели это новость? Иль неведомо, что дом начинается с сенок, город — с вокзала, поселок — с улицы?

Елисеев смотрел на раскрасневшееся, разгоряченное лицо женщины так, как смотрят на экран телевизора, когда там разворачивается сногсшибательный приключенческий сюжет. При этом толстощекое лицо Елисеева выражало не удивление, а что-то очень похожее на восторг…

«Откуда свалилась? Где ее подхватил Зимнов? Неужто впрямь из Москвы?.. Зачем? Делать карьеру? Можно бы потеплее местечко… Зарабатывать пенсию? Далековато…»

Когда Марфа, подавая письмо Зимнова, впервые представилась Елисееву, тот раздул и без того круглые щеки так, что те стали походить на два красных шара. Громко выдохнув воздух, спросил: