Константин Лагунов - Начнем сначала

Даже воспоминание об этом покоробило Ольгу. Она заставляла себя не думать о Сталине, но образ этой разнузданной, неукротимой женщины снова и снова возникал в сознании, и вряд ли бы скоро отцепилась Ольга от сумасбродной Сталины, если бы вдруг ни с того ни с сего, совсем рядом, потрясающе отчетливо вновь не увидела (в который раз!) те переполненные ненавистью и злобой глаза, устремленные на нее, как нацеленные стволы.

Там, в аэропорту, Ольга увидела их боковым зрением, когда искала в сумочке авиационный билет. Столько ярости, столько презрения и жгучей, лютой мстительности было в тех глазах, что парализованная их взглядом Ольга не посмела повернуть голову и глянуть в ту сторону. Она и содержимое сумочки толком не видела, оттого и копалась в ней долго. Когда же ущемленное самолюбие взяло верх и Ольга решительно и резко поворотилась, вблизи никого не было, лишь темно-серое пятно мелькнуло там, где только что маячили эти наведенные стволы. Мелькнуло и скрылось за колонной.

«Может, и не было никого? — опять попыталась обмануть себя Ольга. — Привиделось? Померещилось?.. — И тут же уверенно, хотя и негромко ответила себе: — Была!..»

Совсем рядом была женщина, презирающая, ненавидящая Ольгу. И Ольга догадывалась, кто эта женщина, но всеми силами отбивалась от пугающей догадки, загоняла ее, затискивала в подполье своей души и там как могла давила проклятую. Та упиралась, вырывалась, выскальзывала из рук. И, стремясь поскорее отделаться от противной и мучительной догадки, Ольга вновь начала оживлять в памяти события сегодняшнего своего дебюта в роли жены Максима Бурлака.

Муж Сталины — грузный, рыхлый, громогласный Феликс Макарович, тоже не понравился Ольге. Особенно неприятны были его руки: пухлые, горячие, влажные и липкие. Несколько раз он танцевал с Ольгой, и та даже через трикотиновую ткань платья все время чувствовала, как присасывались к ее спине пять цепких, жадных пиявок короткопалой тяжелой руки. Пиявки все время шевелились, подергивались, переползая с места на место, и прижимали, притискивали Ольгу к вспученному, рыхлому животу…

Да, эти старые, верные друзья Максима не то чтобы не понравились, а прямо-таки были неприятны Ольге. Кроме Юрника, которого Ольга знала давно, поскольку работали в одном тресте, сидели в одной конторе и постоянно сталкивались ненароком. А едва Ольга взяла на себя заботы о Максиме Бурлаке, как Юрник тут же наведался к ней и без всяких предисловий сразу спросил:

— В чем нужда, молодая хозяйка? Чего не хватает?

— То есть?.. О чем это вы? — почему-то смутилась Ольга.

Юрник не пожелал приметить этого смущения и сформулировал цель своего визита.

— Максиму Савельевичу, — сказал он, — ни подумать, ни заняться собой — недосуг. Это уж наша забота: жены и друзей. У нас на этот случай есть отработанный, проверенный порядок. Сохраним его?

— Что за порядок? — обеспокоенно спросила Ольга.

— Сейчас мой шофер подвезет вам кое-какой дефицит: мясо, рыбу, фрукты и производные от них. Если чего недостанет, не то качество, не тот вид — немедленно позвоните лично мне. Не отзовусь, тогда по телефону четырнадцать двадцать семь Фрязиной. Условились?

— А деньги?

— Не беспокойтесь. Получим сполна. У нас пока социализм…

— Спасибо, Юрий Николаевич…

Гудым — молодой заполярный город, от областного центра до него лететь столько же, сколько и до Москвы. Только самой поздней осенью и то ненадолго появлялись в магазинах Гудыма овощи. Их раскупали в два дня, мешками растаскивали по квартирам и балкам, а потом маялись с картошкой и морковкой, не зная, где и как хранить. Снабжение гудымчан хромало на все четыре ноги. Когда наступала короткая навигация, орсовских снабженцев оттесняли поставщики металла, кирпича, труб, бетона, техники и прочего, без чего ни бурить, ни добывать, ни строить. И лишь ввиду близкой зимы устремлялись в Гудым караваны с овощами, фруктами, крупами и мукой. Зимой все это везли самолетами и торговали с перебоями. Попробуй-ка тут обойтись без Юрника.

Свои услуги Юрник предлагал удивительно естественно и просто, как нечто само собой разумеющееся. И, что особенно важно, стучался с ними он всегда вовремя и кстати. Он знал буквально все: какими лезвиями брился Максим, какие носил носки, какой пользовался расческой, какое предпочитал белье, мыло, одеколон… и еще многое, многое иное, отражавшее привычки, вкусы, прихоти своего управляющего и друга. Ольга была его новой привычкой, новой прихотью, потому Юрник и угождал Ольге.

Иногда, глянув на Юрника неожиданно, Ольга примечала в нем не то скрытое раздражение, не то невысказанную обиду и относила эти чувства на свой счет. Они и словом не обмолвились о прежней хозяйке дома, но Ольга почему-то была уверена в их взаимной симпатии. Сама того не желая, Ольга ревновала Юрника к своей предшественнице и за это злилась не на себя, а опять же на Юрника. Его заботы и услуги казались неискренними, идущими от угодничества и подхалимства. И, взъярясь однажды, Ольга сказала себе: «К черту! Ни звонков, ни заказов больше. Буду корпеть в очередях. Обойдемся без икры и чешского пива. Жила до сих пор без этой палочки-выручалочки, проживу и теперь…»

Она и в самом деле перестала звонить и что-либо заказывать, а на предупредительно обеспокоенные запросы Фрязиной отвечала: «Спасибо. Все в порядке. Ничего не надо…»

Тогда к ней снова наведался Юрник, и меж ними произошел вот такой разговор.

— Вы можете обидеться и рассердиться на меня, Ольга Павловна, но все равно я скажу, что думаю…

— А если я не хочу слушать ваши сентенции? — неожиданно резко спросила она.

Споткнулась на бог весть откуда вынырнувшем слове. Устыдилась: «При чем тут сентенции?» Но на Юрника, как видно, ее вопрос не произвел никакого воздействия. Прежним увещевательным, но и непререкаемым тоном он сказал:

— Быть женой Бурлака почетно, конечно. Наверное, и приятно: здоровый, красивый, сильный мужик. Но это лишь надводная часть айсберга. А под водой — большая и тяжелейшая его часть.

— Вот как! — воскликнула Ольга.

Ей было не по себе то ли от слов Юрника, то ли от его укоризненных, пронзительных, всевидящих взглядов, а, всего вернее, оттого, что она предвидела свою капитуляцию и уже загодя негодовала и стыдилась и готова была выкинуть бог весть какой фортель, лишь бы прекратить этот разговор, переиначить уже случившееся.

Опять Юрник как бы не приметил возглас Ольги, не обратил внимания на ее нервозность. И все тем же тоном продолжал:

— Тяжелое бремя быть женой Максима Бурлака. Его весь город знает в лицо и по фамилии. Он смеет и может повелевать чужими судьбами, кроить и перелицовывать… Он первым ступил на эту песчаную заплату тундры, протоптал первую тропу, вбил первый колышек, стал первым почетным гражданином города…