Константин Лагунов - Начнем сначала

— Не надо, Андрей, — просительно проговорил Славик. — Один я отсюда не поеду.

— Не понял. — А сам засветился радостью.

— Уедем вместе. Хоть в Гудым. Хоть в Челябинск. Можно и в твою распрекрасную Москву.

— Со мной доедешь только до первого вытрезвителя.

— Неправда. Я четыре месяца здесь, а ты ни разу…

— Пить нечего, Славик. Потому и ни разу. Бражка эта, которую мужики к Новому году наварили, — не по мне. Сладкие, легкие и иные цветные напитки презираю. Только нашу русскую, горькую приемлю, а ее тут днем с огнем…

Говорил, отведя глаза, потому что это была полуправда. Каких усилий ему стоило отказаться тогда от кружки самодельной вонючей бражки. Руки, ноги дрожали, душа трепетала, всю волю в кулак собрал, чтобы сказать категорично, спокойно и даже весело: «Нет, мужики. Эту муру пить не стану. Давайте без меня…» Изнасиловал, сломал себя единственно ради того только, чтобы не огорчить Славика, показать характер. Да и тогда еще не приспел его срок, не подошла роковая черта запоя. Оттого и устоял. И едва Ерофей и Антуфий захмелели и в их репликах замелькали непечатные словечки, Андрей сразу увел Славика.

Всю новогоднюю ночь они просидели в своем доме, пили чай с брусникой и морошкой, разговаривали обо всем, что пришло на ум, слушали радио. Даже пели. То, что Андрей преднамеренно увел его из-за новогоднего стола, чтобы не видел, не слышал, не знал, — это Славик сразу понял, а вот о том, каких усилий стоило самому Андрею отказаться от хмельного, — не догадывался, не думал. Потому и в Андрееву придумку о неприятии им иных, кроме водки, напитков сразу поверил и обрадованно воскликнул:

— Значит, никакой ты не алкаш! Алкаши пьют одеколон, клей, любую мерзость! Лишь бы опьянеть.

— И я пил. Чего только не пил. Вспомнить страшно…

— И не вспоминай. Не вспоминай! — поспешно перебил Славик. — Зачем? Начнем сначала. Что было — оставим там, за бортом. Ты же сильный. Умный. Характер и воля!

«Ах, мальчик. Милый, непорочный мальчик, — растроганно и горько думал Андрей, слушая, как его аттестует Славик. — Страшен и горек будет неотвратимо близкий час твоего прозрения. Все во мне на пределе, на взводе, давно готово к взрыву. Один глоток… Капля… и — кувырок. Может, к лучшему. Чем крепче прирастем, тем больней раздваиваться. Лучше уж сейчас… Нет! Нет! Не, хочу! Ни сейчас, никогда. Это последнее, единственное… Милостивая судьба. Сжалилась… Смилостивилась… Подала. Последняя соломинка…»

Бесшумно и неспешно длинные металлические зубья расчески то взбивали, то приглаживали черные жесткие волосы Славика. Нервно и звонко пощелкивали ножницы, редким крупным черным дождем падали срезанные волосы.

Ах как хорошо, как покойно и уютно было Славику. Он и не предполагал доселе, какими нежными и любящими могут быть касания обыкновенных железных зубьев, а звонкое прищелкивание ножниц звучало как колыбельная мелодия, под которую невозможно было не задремать…

Уже отчетливо был виден голубой вертолет, заходивший на посадку. Андрей прощально потискал руки Ерофею и Антуфию, повернулся к Славику, а тот вдруг:

— Я полечу с тобой, Андрей.

— Зачем? — недовольно спросил Андрей, сразу догадавшись зачем.

— Надо. Дорогой объясню, — подступив вплотную к нахмурившемуся Андрею. — Не сердись, слышишь? Поверь, это очень-очень нужно. Чрезвычайно важно. Всего ведь на один день. Завтра вместе и вернемся. Ну, пожалуйста, Андрей. Я прошу тебя.

Андрея рассердило, что Славик тайно, не спросясь изготовился к этой поездке. И обрадовало: ради того, чтоб помочь ему одолеть искус, решился парень на такое. И расстроило, ибо знал Андрей: ничего из этой затеи не получится и все будет так, как было, как должно случиться. Ему стало жаль парня: намучается, перенервничает… отвернется. «Обязательно отвернется», — расстроился Андрей, не зная, как отказать парню, и не желая брать его с собой.

— Ах, Славик, Славик… — жалобно вымолвил Андрей, отрешенно махнув рукой.

А вертолет уже завис над крохотной, расчищенной от снега квадратной площадкой. В дверном проеме крылатой машины показалась сутулящаяся фигура в летной форме. Андрей круто повернулся и заспешил к грохочущей машине. Следом помчался Славик. Подняв над головой рюкзак, набитый свежей рыбой и дичью — гостинец вертолетчикам, — Андрей, едва коснувшись ступеньки, легко вскочил в вертолет, и тут же влез туда Славик.

Угрюмый, насупленный, сердито сопящий Андрей всю дорогу молчал, старательно отводя глаза от ищущих глаз смущенного парня. Тот не заговаривал, не задевал, но скоро очистился от смущения, на смену которому пришло чувство, похожее на гордость. Еще бы! Столько лет прекрасный человек мучился дурной болезнью. Знал путь исцеления, понимал: чем скорей ступит на этот путь, тем легче будет тот и безболезненней. Но… не решался, не смел и оттого еще сильнее мучился и страдал… И вот сегодня Славик спасет несчастного, но дорогого человека, поможет ему сделать самый первый, решающий и самый трудный шаг к заветному исцелению. «Дуйся. Злись, — мысленно обращался Славик к угрюмому Андрею. — Целый день, как ребенка, за ручку водить буду. На шаг не отойду. Кроме пива, ничего не дам… Потом поймешь. Спасибо скажешь…»

Большие шестиугольные настенные электрочасы показывали четверть восьмого утра, когда, так и не обмолвившись ни единым словом, Андрей и Славик с трудом пробрались сквозь невообразимую толчею вечно переполненного зала ожидания Гудымского аэропорта и вышли на тесно заставленную автомобилями площадь. Остановились осмотреться, прикинуть, как ловчее добраться до города, и тут вдруг, будто привидение, возник перед ними высокий, мордастый, краснощекий рябой мужик в рыбацких резиновых броднях со спущенными голенищами, засаленных ватных штанах, потрепанном залатанном ватнике, из-под которого выглядывали сразу и тельняшка, и цветная рубаха, и красный пуловер, и непомерно широкий ошейник черного шарфа. Все это разноцветье было одинаково заношено, потрепано и драно. А на голове рябого привидения — прожженная в нескольких местах, до блеска замусоленная серая солдатская шапка.

— Андрей! — надорванным сиплым голосом заорало привидение. — Побратим! Здорово, друг! — облапил Андрея и ну его тискать, мять, трясти, целовать, ладонями и кулаками нещадно молотя при этом по спине и по бокам. — Здорово, брательник! Дорогой и единственный! С приехалом тебя! Ха-ха-ха! А мы только что вспоминали тебя, бродяга. Тут Сурок и Заплатка. Собрались позавтракать. Пузырек раздобыли. Стали разливать и… Айда к нам!

И, будто паук оплошавшую муху, поволок легковесного, тонкого, безропотного Андрея.

Сперва Славик растерялся и поплелся было следом, но, живо сообразив, к чему клонится дело, решительно заступил путь рябому.