Матвей Ройзман - Минус шесть

— Мы в расчете, дорогой Арон Соломонович! Не забывайте: гвозди — моя стихия!

В девятом часу приехал раввин и кантор. Петька пригласил гостей в Додину комнату, рэб Залман роздал свечи, и Додя встал рядом с Берточкой, лицо которой было закрыто фатой. Додя аккуратно держал зажженную свечу, но рука его дрожала и воск капал на брюки. Он плохо слышал, что распевал кантор, и, когда вокруг него и Берточки семь раз обходили со свечами посаженые отцы и матери, у него закружилась голова. Он надел на палец Берточки обручальное кольцо и повторил за кантором формулу обручения. Мать сделала ему знак глазами, он не понял, машинально отпил вина из поднесенного кантором бокала, и тотчас же Берточка наступила ему на ногу. Тогда он догадался, о чем напоминала мать, рассердился, и что есть мочи надавил каблуком ногу своей жены. Раввин — кругленький старичок, поглядывающий из-под седых бровей, произнес на древне-еврейском языке напутственное слово и, чтобы все поняли, перевел по-русски. Гости полезли на новобрачных, расцеловались с родителями и друг с другом:

— Мазл’тов! Мазл’тов!

Петька усадил гостей за столы. Рэб Залман хлопнул в ладоши, — тапер, как верблюд, мотнул головой, ударил по клавишам, и тетки поплыли из кухни с нагруженными подносами. Тосты и речи хлынули со всех концов. Лавров кричал:

— Горько! — и считал вслух, сколько раз целует жених невесту.

— Я хочу сделать хлебный заем! — обратился Фишбейн к доктору Карасику.

— Даю четырнадцать пудов первого района! — засмеялся доктор и дал ему хлеба из своей порции.

Карасик был готов шутить весь вечер: он действительно дал своей дочери два стакана бриллиантов, но среди них добрая половина была с пороком. Карасик чокнулся с Фишбейном, поцеловал его и пожал ему руку: сделано!

Сердце Фишбейна наполнилось гордостью, гордость переливалась через край. Он встал, постучал вилкой о бокал и сказал:

— Господа, выпьем Абраши-Дюрсо за Фишбейна! Фишбейны не каждый год родятся. Фишбейн не хочет равняться по другим, пусть другие равняются по нему! За мое здоровье, господа! Л’хайм! Ура! Ура!

Гости быстро уничтожили закуски. Тетки принесли суп, кулебяки, пирожки и гренки. Цецилия разрезала кугель, положила большой кусок Шпильману, и он приложился губами к ее руке.

— Додя, Берта! Дети, кушайте! — закричала она. — Успеете нацеловаться после!

— Не трожь их, мать! Скоро бабкой будешь! — успокоил ее Лавров, разыскивая на столе графин с водкой.

Водки он не нашел, вытащил за узкое горлышко рябиновку и облапил бутылку. Он сидел вблизи ломберных столиков, на которых еле умещались раскрытые футляры, а в них, на бархате, сверкали золотые и серебряные вещи. Лавров завидовал Фишбейну, злился и много пил.

Тетки подали цыплят, рябчиков, разварных судаков, телятину и языки с горошком. Рэб Залман суетился, подкладывал гостям корнишонов, красной капусты и маринованной вишни. Опережая теток, он тащил ромовые пудинги, кремы и желе. Петька, раздобревший после шампанского, поймал рэб Залмана на кухне за рукав:

— Товарищ Залманов! Вы б закусили чего-нибудь! Ей богу, вы смотаетесь с катушек!

— В ветхом завете сказано, — ответил шамес, подняв указательный палец: — Не садись за стол, пока твоя скотина голодна!

Петька гыкнул. Луша решила, что он смеется над ней: левой рукой она подносила ко рту пирог, правой мыла посуду.

— Будя гоготать! — накинулась она на Петьку: — Сами нажрутся, а люди хуш с голоду околевай!

Ужин кончился. Гости вышли из-за столов. Столы отодвинули к стене, и не в меру выпивший тапер сел за пианино. Петька схватил Берточку за руку, вытащил ее на середину и закричал:

— Мусье и мадам! Гранд рон, силь во пли!

Матери оправили на дочерях платья, чтобы показать товар лицом. Отцы шепнули сыновьям, чтоб они не танцовали с невестами-бесприданницами. Фишбейн снял с ломберных столов подарки и предложил сыграть в банчок.

— А друат! — горланил Петька и тянул за собой живую гирлянду. — А гож!

Цецилия придвинула к дамам вазу с орехами. Они грызли и перемывали косточки общим знакомым. Жена Шпильмана вспомнила о молодости, о старинных свадьбах, и Цецилия сказала:

— Когда мы венчались с Ароном, у нас на свадьбе распоряжался Нотке Клап. Такой чудак! Он пришел в залу в шубе с воротником из настоящей камчатки и объявлял наши подарки. Знаете: хосен зайт — калэс зайт! Он так кричал, что наш городовой прибежал с поста и спросил: «Кого грабят?» Ах, какой это был оркестр! Что вам говорить! Один барабан заглушал двенадцать труб!..

К Цецилии очень шло ее черное платье с золотой вышивкой. Ее приглашали танцовать, и она два раза вальсировала со Шпильманом. Когда тапер, вертясь юлой на стуле, заиграл танго — предтечу похабного фокстрота, — Шпильман шаркнул ногой перед Цецилией и протянул ей руку. Пары уступили им дорогу. Цецилия, покачивая бедрами, прошла несколько шагов и улыбнулась Берточке, которая танцовала с Додей.

— Господин Шпильман, — тихо сказала Цецилия, чувствуя нахальную коленку партнера, — кажется, вы танцуете с семейной женщиной!

Шпильман прижал ее к себе, и его горячая ладонь легла на ее грудь. Цецилия покраснела, оттолкнула его и хотела позвать мужа. В эту минуту Степан Гордеевич подрался с Карасиком.

Нельзя сказать, чтобы Лавров был пьян: ему приходилось и больше выпивать, но спьяну ему показалось, что все отворачиваются от него, и он захныкал от обиды. Быстрый Карасик положил ему на плечо руку и спросил:

— Как торгуется?

— Плохо, господин яврей, плохо! Одели, обули мы нашего брата, а вы нами командуете. Разных инспекторов по нашу душу наслали, — ложись да помирай!

— Помилуйте, при чем здесь евреи?

— А при том, что они Рассею немцу продали!

— Феноменальная глупость! Я удивляюсь вам!

— Будя притворяться, ядрена балалайка! — вдруг крикнул Лавров и полез с кулаками на Карасика. — Скажешь, Христа тоже не продавал?

Фишбейн бросил метать банк, подбежал к Лаврову побожился, что Карасик не продавал Христа. Лавров столкнул Карасика и, обняв Фишбейна, попросил:

— Ароша, уважь ты меня! Закажи русскую!

И Фишбейн велел таперу играть плясовую. Петька обиделся на то, что попрали его полномочия, и сердито орал:

— Тарантелла ва финит! Маестра, камаринская, силь и пли!

Лавров застегнул пиджак, топнул ногой и пошел, рассправляя руки и хлопая в ладоши. Выбивая ногами дробь, он подкатил к одной из теток, схватил ее за руку и увлек за собой. Тетка отмахивалась от него, но боялась и шла. Лавров пустился в присядку вокруг своей дамы и, вскидывая ноги, взревел:

— Музыка, шибче!

И Петька подхватил:

— Маестра, плюви!

Гости смеялись и в такт Лаврову хлопали в ладоши. Он грузно сел на пол и не хотел подыматься. Фишбейн поручил Петьке проводить отца домой.