Матвей Ройзман - Минус шесть

Где видано, чтобы евреи прожили без погрома? Затравленные англичанами арабы громили и резали нас не хуже наших черносотенников. Мы спрятались, как во время Миколки, и потом убежали в Яффу. Еврейские легионы были арестованы по указу короля Георга, чтоб он сгорел заживо на медленном огне! Наши бараки и посевы были стерты с лица земли, и Господь не заступился за Израиля! Евреи из мемшалы успокаивали нас, и мы молились у Стены плача.

Я вспомнил твою пословицу и говорю, что эти молитвы помогли мне, как мертвому клизма. Я продал за десять фунтов свою землю тому эфенди, у которого купил ее за сто двадцать, и уехал!

Брат мой, добрый Арон! У меня осталось семьдесят пиастров. Фаня на последнем месяце. Как она родит, — я понятия не имею. Одна надежда, что ты поможешь твоему несчастному Науму.

Мой адрес. Вена, Леопольдштрассе, 35.

— Как вам это нравится? — наконец крикнул сдерживающий себя Фишбейн. — Когда ему хорошо было, он не писал, а теперь я должен заботиться об их родах. Сперва надо иметь на что родить, а потом уже пускаться в производство! Какой нетерпеж! Благо есть на свете брат, Арон, у которого куры денег не клюют. Так извините, может быть, куры червонцев не клюют, а доллары они очень хорошо клюют!

— Что ты себе портишь кровь, — упрекнула его Цецилия. — Не посылай ему денег, и кончено!

— Хорошее «кончено»! Он же мне брат!

— Тогда пошли ему на дорогу!

— То-есть, как «пошли»? Ты мне много заработала?..

Вошла Луша. На ней было ситцевое платье с рыжими цветочками, крахмальный фартук с оборками и красные ночные туфли — подарок Цецилии. Гремя крышкой, камфоркой, жестяным чайником, она долила самовар и вытерла его мельхиоровое брюхо. Она ни на кого не смотрела и ушла, шлепая туфлями и громко хлопнув дверью.

— Как будто одолжение делает! — перевела Цецилия разговор на другую тему. — Люди совсем отбились от рук!

Рэб Залман кивнул головой, оттого что рот его был занят, и отхлебнул чай с блюдечка. Фишбейн приступил к делу:

— Не только прислуга, с детьми тоже нет сладу! Возьмите нашего Додю: он влюбился!

— Ага! — подумал шамес и, перестав жевать, приготовился слушать.

— Против этого влюбления есть одно лекарство: женить! — продолжал Фишбейн.

— Арон, погоди! — возразила Цецилия. — Доде надо втолковать, он еще одумается.

— А я говорю, — настаивал Фишбейн, отстукивая рукой каждое слово, — его надо женить, женить и женить!

— Женить — это моя специальность! — важно произнес рэб Залман. — Об этом нужно, ой, как подумать!

— Конечно, нужно подумать! — не унималась Цецилия: — Додя по-настоящему любит и никого не хочет, кроме своей шлюшченки!

— Вы знаете, — вмешался шамес, — когда червяк сидит на редьке, он уверен, что слаще ее нет ничего на свете!

Фишбейн поднялся со стула, пригласил рэб Залмана в кабинет, и шамес пошел за ним, на ходу бормоча вечернюю молитву. Когда он помолился, Фишбейн заговорил о кандидатках в невесты. Рэб Залман сообщал: кто родители, сколько лет невесте, какое у нее лицо, приданое и душа. У всех невест были порядочные родители, мало лет, много приданого, красивое лицо и добрая душа. Фишбейн вынул записную книжку и впервые вместо вычисления курса записал фамилии девушек.

— Помните, — наставлял Фишбейн шамеса, — теперь не прежнее время, делайте по-интеллигентному: берите ложу в театр, и пусть туда приходит невеста со своими, и я с Додей. Только не тяните дело!

— Еврей всегда спешит! — воскликнул рэб Залман и попросил денег на расходы.

— Больше всего мне подходит дочь Карасика, — признался Фишбейн, отсчитывая шамесу деньги: — Во-первых, она дочь доктора, во-вторых, я немного знаком с ним, и, в-третьих, он дает за ней два стакана бриллиантов. Но вы обязательно покажите мне жену доктора: через десять лет дочь будет вылитой маманей. Я сужу об этом по моей Цилечке!

— А-я-яй, как верно! — подтвердил рэб Залман, думая, что опять мало выпросил у Фишбейна. — Если мать — корова, то дочь — телка!

Может быть, кто-нибудь и следил за тем, что происходит на конференции в Генуе. Но Фишбейн не заглядывал в газеты и отмахивался от разговоров на эту злободневную тему. У Фишбейна своих дел было по горло: начав атаку на Додю, он намеревался вступить дипломатические переговоры с главным врагом.

— У меня своя Генуя: Сузи! — думал он. — Эта женщина штука тонкая! Она выжимала из Траура все соки. Этот рохля из-за нее отправился на тот свет! Теперь ей нужно квартиру, обстановку и туалеты. Верее верного, чтоб хорошо одеться, она разденет любого мужчину!

Он узнал у Доди ее адрес и зашел к ней. Сузи растерялась, пригласила Фишбейна в комнату и заговорила о покойном муже. На ней была белая блузка, черная, короткая юбка, чулки тельного цвета и лакированные «лодочки». На груди за блузкой торчал оранжевый платочек: он прикрывал декольтэ и открывал западню для мужского воображения. Фишбейн побарабанил пальцами по столу и начал совсем по-деловому:

— На всякий случай я предупреждаю вас, как хорошую знакомую, что я ни копейки не дам Доде. Если же вы рвете с ним, я ежемесячно выдаю вам сто рублей золотом! — и, вынув из кармана пачку денег, он положил ее на стол.

Сузи поправила юбку, стремительно забиравшуюся» выше колен, и, томно опуская ресницы, произнесла:

— Какой вы нехороший! Я люблю вашего сына, вы…

— Оставим детские разговоры: или да, или нет?

Сузи молчала и теребила платочек, приоткрывая розовое тело. Фишбейн подошел к ней, взял ее руку и похлопал по ладони пачкой денег:

— Так как же?

Сузи вздохнула, взяла пачку, положила на колени и наклонила голову. Фишбейн сверху заглянул за блузку, это ему понравилось, и, желая продлить удовольствие, он сказал:

— Я уверен, что вы больше не примете моего идиота. Еще лучше будет, если вы ему напишете.

Он принес лежащий на трюмо серебряный блок-нот, подал свою механическую паркеровскую ручку и, стоя за спиной, смотрел, как Сузи нижет букву за буквой. Она повернула к нему голову, он заметил крошку-родинку в правом углу ее рта, и у него мелькнула дикая мысль:

— Что б вы сказали, если-б я вас поцеловал, как отец младшую дочь?

И он, взяв ее за подбородок, поцеловал в лоб, а потом в соблазнительную родинку… Прощаясь, он предложил:

— Что-нибудь понадобится, звоните, всегда рад помочь друзьям!

Если бы кто-нибудь из хороших знакомых Фишбейна встретил его на улице, он бы удивился и протер глаза: статное ли дело, чтобы так вел себя почтенный Арон Соломонович? Фишбейн возвращался домой подпрыгивающей походкой, размахивал руками, бормотал себе под нос и смеялся. Он торжествовал: Додя, который попал в беду, был в безопасности. Теперь он разочаруется в любви, впадет в зеленую меланхолию, и тогда из него, как из глины, можно лепить, что угодно. Но Сузи, — в этом он откровенно признался, — раздразнила Фишбейна. Никогда внимание его не привлекала женщина: Фишбейну по душе была его Цилечка — полная, чистая, холеная, и он привык, чтобы она спала с ним бок-о-бок на двухспальной кровати красного дерева. Он впервые сравнил Сузи с женой, и это сравнение было не в пользу Цецилии: