Матвей Ройзман - Минус шесть

— Арон, я умру! Додя, укуси его! — заголосила Цецилия и побежала к буфету.

Она открыла дверцу, велела Луше отойти в сторону и стала швырять в дверь стаканы, чашки, фужеры, — все, что она берегла в течение двадцати лет. Звон разбиваемой посуды подействовал на Фишбейна сильней ядовитых газов.

— Идиотка, это я покупал у графа Гарраха! — заорал он за дверью. — Это не имеет цены! Я тебе в голову самоваром запущу! — и он отпер дверь.

Цецилия ничего не слыхала. Она взвизгнула:

— Хам, мужик! — и, налетев на мужа, оттолкнула его и ворвалась в комнату.

Додя плакал и старался натянуть на себя брюки.

— Все, все напишу в биографии! Пусть знают, какая сволочь мой отец!

— Тш, тш! — испугалась Цецилия, обняла его и погладила по голове.

Луша собрала на поднос осколки, понесла их на кухню и увидала покорно сидящего на сундуке рэб Залмана. Она вернулась в столовую и буркнула Фишбейну:

— Барин, реба пришел!

— Проси, проси! — обрадовался Фишбейн и пошел навстречу.

Шамес и виду не подал, что он слышал и видел одним глазом великую войну. Он сел в уголок и, покручивая бороду, рассказал о своей горькой жизни. В синагоге он терся около богатых евреев, и богачи давали ему заработать. Теперь в синагогу мало ходили, и рэб Залман околевал с голоду. Он рад был служить, но он хорошо знал талмуд и плохо читал по-русски.

— Без ять и без твердого знака я все равно, что хромой без костылей, — сказал он. — Счастье, что у евреев все буквы в целости!

Фишбейн пил чай, кушал теплую булку со сливочным маслом и читал газету. Шамес обхватил руками свой горячий стакан и погрел пальцы. Он помешал ложечкой чай, хотя чай был несладкий. Фишбейн выпил стакан, надавил кнопку звонка, и Луша принесла по второму стакану. Рэб Залман отпил глоток. Хозяин передернулся на месте и воскликнул:

— Ай!

Шамес был порядочным евреем и вежливо повторил:

— Ай!

— Рэб Залман, слушайте, это не шутки! — произнес Фишбейн, и глаза его поскакали по газете. — Слушайте: «предприятия, не вошедшие в вышеуказанные группы, должны быть на основах, предусмотренных декретом об аренде, и инструкции В. С. Н. X., сдаваемы в аренду кооперативам, товариществам и другим объединениям, а также частным лицам…»!

Глаза доскакали, скакнули на рэб Залмана, и Фишбейн нараспев повторил:

— А та-акже ча-астным ли-ицам!

И шамес пропел, как в синагоге кантор:

— А тааакже чааастным лии-и-и-и-ицам!

Дверь кабинета распахнулась, выглянула Цецилия и взмахнула руками:

— Смотрите, евреи с ума сходят!

— Цилечка, рыбка! — бросился к ней Фишбейн, но она захлопнула дверь, и Фишбейн отступил.

Он посмотрел на часы — было без четверти десять — и заторопился. Рэб Залман, быстро застегнувшись на все пуговицы, ждал своей участи. В передней Фишбейн сунул ему в руку пятисотку и обронил фразу:

— Заходите после! Теперь вам бог поможет!

— Ах, — ответил шамес, поднимая руки, — если бы бог захотел помочь до тех пор, пока он поможет!

Но Фишбейн уже спускался по лестнице, здоровался жильцами, и жильцы оглядывались на него: не иначе, к Фишбейн здорово хапнул! На крыльце стоял Лавров, в руках его была газета, и улыбка распирала его скулы.

— Ну? — спросил Фишбейн, пожимая ему руку.

— Действительно ну, Арон Соломонович! В роде, что старое вертается!

— Старое не совсем! По-советски, это — НЭП: — Новая Экономическая Политика, а по-нашему: Начало эксплоатации Пролетариата!

Лавров засмеялся и полез рукой в бороду:

— С праздничком что ли, Ароша?

— С праздником, с праздником, Степаша!

И они трижды, как на пасху христову, поцеловались.

Да простит меня дорогой Арон Соломонович, но иначе никак не скажешь: он, как гончая по следам, бегал по Москве за своим товаром. Не раз он сбивался следа, не раз с пеной у рта набрасывался на завхозов обращал в бегство гемороидальных товароведов. За Петровским парком, в трансчасти ЦУР’а нашел он товар и по старому мандату купил его для «Центроткани». Когда товар с грузовика перенесли в его магазин, он собрал помятые куски, прижал к сердцу кусок белого креп-де-шина, как некогда молодую жену, и прослезился:

— Господа, — сказал он оторопевшим приказчикам, — может быть, этот кусок дороже мне собственного ребенка. Такой нитки и такой краски мы не увидим до смерти!

Первые покупатели не верили, что материю продают без мануфактурных карточек, и робко спрашивали о цене, но приказчики ныряли за прилавком, лазили по лестницам, вытаскивали нужные куски и молниеносно развертывали их перед покупателями. Иногда сам Фишбейн отстранял приказчика, разматывал кусок и прикладывал материю к груди покупательницы:

— Этот фай удивительно вас молодит, мадам! Взгляните в зеркало и скажите: я не прав?

Покупательница, перебрав десять кусков, торговалась. Фишбейн строил гримасу:

— Простите, у нас: прикс фикс! Это мы раньше жили за счет советской власти, а теперь живем на собственные денежки!

По старой привычке, Фишбейн посылал за калачами и паюсной икрой. Он уходил в комнатушку, на двери которой болталась потертая карточка:

КОНТОРА

Торговый Домъ Фишбейнъ и Сынъ.

Здесь он смотрел, как бухгалтер выводил миллионные цифры, играл костяшками на счетах и горевал, что его в конец заели нули. Фишбейн мазал икру на ручку калача, запивал сладким чаем и благодушествовал:

— Поневоле будешь биллионером, когда золотой стоит сто тысяч с хвостиком! Что мне нужны биллионы или биллиарды? Товар есть, покупатель есть, голова у меня есть, а дело делать нельзя! Каждый норовит хватать, хватать и хватать! Это коммерсанты? Это — хвататели!

Вечером Фишбейн принимал от кассирши деньги и клал их в саквояж, в котором носил белье в баню. Он запирал дверь магазина, дергал массивный замок, и помесячно нанятый извозчик вез его в Охотный.

В Охотном, в бывшем помещении Шафоростова торговал Степан Гордеевич Лавров. В первый же раз, усадив Фишбейна, как почетного гостя, на стул, он показал свои товары: макароны Динга, сахар завода его высочества великого князя Константина, свечи Невского стеаринового завода, муку Оконнишникова два нуля, кильки Бетте, сардинки Каппа, горчицу Брунса, спички Лапшина и много других антикварных редкостей. Фишбейн не мог усидеть на месте: он щупал, нюхал, пробовал и подпрыгивал.

— Молодец, прямо молодец! Как же это ты сберег такую уйму? Заверни мне всего понемногу!

— Слушаю-с, господин председатель! — шутил Лавров, пихая в кулек пакеты и коробки. — Жрали-жрали товарищи, а всего не сожрали! Матушку Русь сколько ни грабь, — все останется!

Цецилия ждала мужа к обеду, но обед — какой, вообще, это обед? — бывал не раньше шести, и часа в два Цецилия и Додя завтракали. Мать ела шкварки, вчерашнюю лапшу, потом переходила к маринованным грибам, балыку и заканчивала горячим шоколадом. Сын, соблюдая после демобилизации диэту, начинал с маринада, обходил шкварки и лапшу, налегал на балык и одновременно с матерью приступал к шоколаду. Фишбейн приезжал голодный, из-за всякого пустяка кричал и топал, а жена и сын жаловались на плохой аппетит.