Матвей Ройзман - Минус шесть

— Здесь хозяйка я, а не товарищ Луша! — крикнула Цецилия, удерживая старуху за рукав. — Наливайте кипятку из водопровода!

— Ладно, — ответил Рабинович и взял свой чайник, — пойду к жене товарища Василия: она здесь такая же хозяйка, как вы!

Через минуту Цецилия ругала себя за то, что не дала ему кипятку. Она не могла себе представить, как она допустила такую глупость: придет муж, узнает и начнет браниться. Только вчера он прочел ей лекцию о том, как нужно обращаться с коммунистами, и в первый же раз она сплоховала. В этот момент она была готова отдать Рабиновичу весь бак с кипятком и разрешить жене дворника вытираться круглый год любым полотенцем.

После ужина супруги пили чай в своей единственной комнате — в спальне. Цецилия нарочно сказала мужу:

— Наш жилец совсем не похож на большевика. Он чистоплотен и любезен!

— Он тебе покажет любезность! — постращал ее Фишбейн и перешел на шопот. — Говорят, он — бывший чекист!

У Цецилии задрожала рука, и она не могла положить мужу абрикосового варенья. Она показала Берточке глазами на вазочку и на мужа. Берточка вытащила правую руку из длинного рукава вязаной жакетки, положила Фишбейну варенья и проговорила:

— Можно мне уйти? Я не хочу чаю.

— Счастье мое, — ответила Цецилия, — ты совсем мертвая! Что с тобой?

Заслонив лицо рукой, Берточка заплакала, встала и поплелась из комнаты. Цецилия вздохнула, улучила минутку, когда муж отнял глаза от блюдца с вареньем, и спросила:

— Она наплакала себе опухоли! Может быть, ты скажешь ей, что с Додей?

— Ничего ей не сделается! Карасик звонил мне, что Додя придет завтра — послезавтра.

Фишбейн допил чай и отставил стакан. Он сел на кровать и снял штиблеты:

— Загнали в одну дыру, как собаку. Скажи людям, до чего притиснули меня, — не поверят! Если понадобится сразу тебе и мне поставить клизму, придется бежать к соседям. Это по ихнему: диктатура пролетариата!

— Тш! — прошептала Цецилия пальцем указала на стену, за которой помещалась комната Рабиновича.

Фишбейн приложил ухо к степе: в комнате было тихо.

— Он в объятьях Морфея, — сказал Фишбейн.

— В чьих?

— Морфея. Это известный греческий бог!

— А! — зевнула Цецилия.

Она разделась, надела чепчик с розовыми ленточками и легла в постель. Которую ночь она мучилась холодностью мужа: он ни разу не приласкал ее, — ляжет, повернется на бок и уснет. Она объясняла это его нервным расстройством, но ей было сорок лет, и она не мирилась с таким отношением. Цецилия откинула край одеяла, выставляя на показ голые руки, плечи, грудь, и принимая ту позу, в которой ее больше всего любил муж. Фишбейн положил часы на стул и выключил свет. Как только Цецилия почувствовала его рядом с собой, она тотчас подвинулась к нему. Он поспешно отодвинулся.

— Арончик, тебе нездоровится?

— Да, я давно болен, — проговорил он. — У меня приступы фининспекции.

Цецилия обняла его и прижалась к нему. Он отстранил ее руки, отпихнул ее и повернулся на другой бок. Это обозлило Цецилию. Она отползла на противоположный край кровати и, желая уязвить мужа, сказала в темноту:

— Если бы рядом со мной лежал господин Шпильман, он не вел бы себя так!

— Я бы тоже так не вел себя, — ответил Фишбейн, — если бы рядом со мной лежала госпожа Шпильман!

Май стоял горячий. Мухи — зеленые, серые, черные с красными крапинками — суетились, стукались о стекла, о потолок и чинно усаживались на стол. На дворе, в садике, пушились опрятные тополя и упирались грудью в железный палисадник. На крыше мальчишки гоняли голубей, и голуби белыми гирляндами тянулись в небо. Озорные воробьи играли в чехарду, балансировали на проволоке, и, глядя на них, каждый сказал бы, что жизнь — хорошая штука!

Перед отъездом на дачу морили клопов. Фишбейн надел фартук, влез на стремянку и, обмакнув перо в жестянку с керосином, мазал за бордюром:

— Вылезайте, товарищи! — говорил он клопам. — Циля, Луша, держите крепче: здесь, гнездо на гнезде!

Эта облава на клопов, которые, как зайцы от собак, удирали со всех ног от Фишбейна, привлекла внимание Рабиновича. Дверь спальни была открыта, он увидал Фишбейна в фартуке и засмеялся.

— Не смейтесь! — упрекнула его Цецилия. — Вы не знаете, как они кушали нас по ночам!

— Кушали? — переспросил сверху Фишбейн. — Ничего себе кушали! Кололи, как иголки, и пили кровь, как пиявки! Удивляюсь вам, товарищ Рабинович, почему они вас не беспокоят?

— Я отодвинул кровать от стены, — серьезно ответил Рабинович, — и клопы подохли с голоду!

Цецилия улыбнулась, Луша хихикнула и прикрыла рот фартуком, — стремянка покачнулась:

— Сумасшедшая, он же разобьет себе голову! — крикнула Цецилия и извинилась перед Рабиновичем.

Он сказал Керосин тут не поможет. Паразитов надо уничтожать паром. Пар уничтожает зародыши.

Луша одобрила керосин, Фишбейн — скипидар, Цецилия согласилась, что клопомор лучше всех средств.

Когда Рабинович ушел, Фишбейн слез и закрыл плотно дверь. Луша влезла на стремянку, а супруги шопотом повели разговор:

— Ты слыхала, — он сказал насчет паразитов? Ты думаешь, он намекнул не на нас?

— Оставь сходить с ума. Он простой еврей и живет, как нищий.

— Ну, иди и целуйся с ним!

— Я напрямки скажу, — заявила со стремянки Луша, — наш жилец обходительный господин: уж мусора не бросит в раковину, а вынесет на черный ход в ведерку!

— Ты смотри, у тебя клопы на потолок полезли! — осадила ее Цецилия и шопотом продолжала: — Вчера он при мне сказал дворничихе: «Не разводите грязь! Это недостойно жены пролетария!» Скажи этой бабе кто-нибудь другой, она бы такой подняла тарарам, что из квартиры вон беги! Она скушала, да еще заегозила перед ним: трудно одной с ребятами! Что ж, ты думаешь, он ответил ей? Он сказал, что будет помогать ей. Вечером постучался к ней и потащил ее мусор на черный ход!

— По твоему выходит, что Рабинович какой-то ангел! — съязвил Фишбейн. — Если бы большевики на самом деле были такими, я бы первый записался в партию!

Стенные часы пробили одиннадцать, — Фишбейн спохватился, что опоздал, и схватил шляпу и палку. Перед тем, как итти в магазин, он купил коробку шоколадных конфект. В левой руке он нес покупку, правой помахивал тросточкой, и чувствовал, что помолодел на десять лет. Как это ни странно, всему причиной был фининспектор десятого участка Громов.

В марте Громов нагрянул в магазин Фишбейна и припер его к стене. Сколько ни бился Фишбейн с инспектором, какие удочки ни закидывал, инспектор в самые неожиданные часы приходил в магазин, клал на конторку портфель и, оседлав нос очками, по горло погружался в книги. Сперва он заметил:

— У вас в кассовой ошибочки!

Потом пощелкал на счетах и, словно найдя холерный вибрион, провозгласил: