Михаил Коршунов - Автограф

В записях своих студенческих лекций Геля прочитала о молодом режиссере Питере Бруке, что когда он, совсем молодой режиссер, оказался лицом к лицу с группой любителей, он вынужден был нафантазировать себе несуществующий триумф, дабы вселить в себя уверенность, в которой обе стороны нуждались в равной мере.

Вселить триумф!

Сумеете, Энгэлина Артемовнэ!

Ребята расположились плотной группой. Геля стояла перед ними. В туфле у нее, под левой пяткой, был пятак — нет гвоздя на сцене, на актерское счастье, будет пятак в туфле на счастье начинающего режиссера с несуществующим триумфом.

Геля о студии пока что не говорила ни дома, ни в театре, даже Лене, потому что Леня, сам того не желая, мог проговориться Рюрику: Рюрик, он ведь постоянно угнетает, если он что задумал.

— Ты где пропадаешь? — спросил Рюрик. — Не доищешься тебя.

— Пропадаю, — уклончиво ответила Геля.

— Сколько можно быть пультовщицей?

— Бери выше, я уже не пультовщица.

— Ну, крановщицей, мне все равно.

— Мне не все равно, — опять уклончиво ответила Геля.

— Тут дело, а она в игрушки играет.

— В игрушки играешь ты один.

— Это как же?

— Из Волкова устроил для себя игрушку, в конце концов. Вот так — парнишК.

Рюрик начал орать, еле его успокоили. Как говорится, спасибо людям.

Дома Геля самым внимательным образом перелистала книги о театре Станиславского, Мейерхольда. «Режиссерские уроки» Вахтангова. То, чем она занималась в ГИТИСе для сдачи экзаменов. Сейчас занялась этим для себя.

Нашла и еще конспекты лекций на темы: «Воспитание актера», «Развитие произвольных движений», «Роль и образ». Поговорила с Астаховым, как бы между прочим, не открывая причин разговора: Астахов давно преподает в Литинституте, он многое знает и умеет в плане педагогики.

Астахов спросил: «Зачем тебе это?» — «Для себя», — ответила Геля.

Это было правдой, это становилось ее делом. «Не бойся обнаруживать своих сомнений, — сказал Астахов. — И почаще проверяй себя собою же».

Геля теперь стояла перед ребятами.

И, не посоветовавшись предварительно ни с Рюриком, ни с Леней и не обнаруживая сомнений, решилась и сказала, вернее, ответила на первый же вопрос ребят к ней:

— Поставим новую пьесу, которую никто еще не ставил.

— Никто? Свободная как птица?

— Свободная. Еще в работе, правда, но скоро будет готова.

— Есть-то она есть, но кто нам ее дасть, — весело пробасили с задних рядов.

— Автор. Представьте себе, — засмеялась Геля, но все же удивленная своим бодрым заявлением в отношении пьесы. — Из рук в руки дасть.

— Где мой слуховой аппарат!

— Если автор не дасть пьесу?

— Съедим его на зуб! — опять весело басом с задних рядов.

— Премьера только у нас?

— Да. Только у нас, — кивнула Геля.

— Контрамарки не выдаются. Вход строго по билетам.

— О чем пьеса? Справимся?

— Важно, чтобы зрители организованно сошли с лестницы в раздевалку.

Сыпались вопросы и шутки. И все же Геля испытывала испуг и неверие в себя — проверь себя собою же — как в возможного режиссера. Но тем не менее бодро продолжала:

— Повторяю, спектакль только у нас. И мы справимся. Должны. Пьеса на русском историческом материале. Кстати, герой — бывший заводских дел мастер.

— Кто же это?

— Основатель первого отечественного театра Федор Волков. Вы уже играли русские водевили. Это в чем-то нам поможет.

— Я играла Дарью Семеновну в «Нежном сердце», — сказала Сима Воробьева из отдела главного механика.

В разговор вмешалась Инна Швецова:

— Катю Мартынову уговаривали сыграть в «Нежном сердце» Катерину Ивановну. Способная ведь девушка.

— Она у нас на дельтаплане летать собирается, — уточнила Сима Воробьева.

— С чего бы это? — опять кто-то с задних рядов.

— Случэйность, — ответил Миша-декоратор.

— Прэднэмэрэнная, — сказала Сима.

— Прошу вставить в пьесу эпизод, как я разламываю сушку на три части, — не успокаивался Миша.

— К ней самовара тебе не надо? Евлашин позаботится.

— Сказано же — водевиль из нашей заводской жизни. Кип-кип!.. Кап-кап!..

Геля все больше успокаивалась в этой непринужденной атмосфере: молодой начинающий режиссер лицом к лицу с группой любителей.

— Ребята, помолчите же наконец! — попросила Инна. — В особенности кто там басом…

У Гели будет нелегкий разговор с Рюриком по поводу пьесы, но она чувствовала себя готовой к разговору. И это приятно радовало. Леня ее поймет и поддержит. Геля не сомневалась. Хватит рюриковской суматохи, базарности, и если они все хотят, чтобы спектакль на самом деле получился, пусть серьезно отнесутся к предложению Гели. Рюрик может здесь ставить спектакль. Она даст ему сценическую площадку и актеров. Смешно и странно: ее театр, она главреж, худрук.

Геле на минуту сделалось даже не просто страшно — жутко. Она поняла всю меру ответственности перед собой, перед ребятами, с которыми она начнет работать, перед будущими зрителями. Ведь театр — Чудодействйе! А не нафантазированный триумф.

Леня недавно сказал Геле: «Ты все можешь». Она не хочет больше только созерцать и слушать, как опять же сказано в «Свободном времени молодого человека», она хочет формировать ведущие стороны своей личности, воспитывать в себе степень убежденности, свою позицию в коллективе. Только не потерять при этом чувства юмора. Надо бы купить фонарик и секундомер. Когда-то учила монолог: «О Сократ! Я умираю! Пробуди во мне мысль! Зарони идею!» И Сократ заронил идею. Но Геля держит ее пока что в глубочайшей тайне: хочет окончательно увериться, убедиться, проникнуться идеей до конца. Спектакль о Федоре Волкове — музыкально-танцевальный! Не прямая драматическая пьеса! Нет и нет. Почему? Ребята в студии хорошо танцуют, владеют пластикой, занимаются ритмической гимнастикой. Есть опытный хореограф. А как естественно встанет на место красочное шествие, карнавал! И долой рюриковщину! Импровизация, фантазия, танец. «О Сократ! Что такое танец?» — «Танец это вкус и яркость. Упругость и самозабвение. Состояние ослепительной саламандры. Стихия живая и дивная!» Но пока что Геля не чувствует сил на подобную смелость, не чувствует уверенности в своей правоте. Главное — это ее мысли, ее переживания; никем не надиктованные, никому не подчиненные. Но пробовать, искать, репетировать — это значит думать вслух.

Везет тому, кто сам везет, — любит повторять Рюрик.

Может быть, Геле, в конце концов, и повезет, потому что она сама повезет. Подлинное желание, а не заданная цель. Не стремление к успеху, а стремление к себе. И уже только подобные соображения доставляли ей радость, далекую, может быть, от воплощения.

Но реальностью было пребывание в новом качестве, на совершенно новом витке жизни.