Владимир Киселев - Человек может

Савельев показал рукой на горло.

— Оси́п, — прошипел он. — В такую погоду. Пива выпил. И кричу.

Приблизив красное потное лицо к лицу Павла и выпучив под бесцветными бровями маленькие блестящие круглые глазки, он ласково зашептал:

— А какой дурак сказал тебе, что можно поставить сразу все леса? Где я столько леса возьму? И что бетонщики будут делать?

Павел поежился. Предложение его было совершенно бессмысленным. Конечно, сплошные леса помешали бы бетонщикам. Как он сразу не сообразил.

— Плотников, плотников забрали, а дали школьников, — перейдя с шепота на какой-то смешной писк, горячился Савельев. — Плотники на жилье нужны, а я и так обойдусь…

Он ткнул пальцем в сторону подмостей.

— Вот как я обхожусь! Оратория, а не работа. Ору — и все без толку. Охрип.

Грузной рысцой он побежал к молодому плотнику. Тот в одиночку пытался оттащить в сторону тяжелый щит. Махнув рукой, Савельев подозвал двух рабочих-подсобников. Они подхватили щит и отнесли его подальше.

Вверху заискрился провод, переброшенный через ферму. Плотники задели его, снимая леса. По узкой лестнице, прислоненной к стене, к проводам полез электромонтер. Он пристроился на широкой балке мостового крана и, ухватившись одной рукой за ферму, начал чинить проводку.

Павел стал взбираться вверх по лестнице.

— Куда ты?! Это тебе что — цирк?! — закричал электромонтер.

Но Павел быстро добрался до балки и осмотрел ферму. А затем медленно, цепляясь руками за частые перекладины, спустился и снова пошел к начальнику участка.

— Тут можно штукатурить без этих подмостей…

— Можно, можно, — шепотком согласился Савельев. — На веревочках штукатуров подвесить, понимаешь?

По щекам Павла прокатились желваки.

— Да, только не на веревочках, а выгнуть из арматуры подвесные подмости и зацепить за фермы. Как закончите штукатурку стены, сразу можно перевесить на другую ферму. И в других цехах подвесные леса будут нужны…

— Нужны, нужны, — снова охотно согласился Савельев. — Как на баню — гудок.

Он развел руками.

— Кто ни придет — все советы дают. У всех душа за дело болит, понимаешь. Только у меня не болит. Все советуют. А я — работаю.

Савельев сипло откашлялся, неожиданно сорвался с места и тяжело побежал в противоположный конец цеха, где штукатурили откосы окон.

В эти напряженные дни строительства Павел вместе с другими членами бригады решил не уезжать домой. Их поместили в общежитие.

После работы Павел вышел погулять.

Он был недоволен собой.

Обманывать этого чудаковатого старика — мужа Софьи — было так же неловко и гадко, как ударить ребенка. И зачем? В Софье не было ни одной черты, которая нравилась бы ему. Кривляка. Как все неискренние люди, желающие казаться не тем, что они есть ка самом деле, она постоянно пересаливала и бывала несносна.

…Павел уже одевался. В комнату Софьи вошла домработница Паша — Прасковья Сергеевна, пожилая женщина с блестящими мигающими глазами и глухим голосом, с круглым лицом без румянца.

— Павел Михайлович, — сказала Софья, — только зашел. У него оборвались все пуговицы. Некому пришить ему, бедному… — И вдруг добавила: — Вы, Паша, можете взять себе это пальто…

Паша вышла. Павел не решался поднять глаза.

— Ты меня не уважаешь, — с обидой сказала Софья. — А ведь я всем для тебя пожертвовала. Ты должен ко мне относиться с уважением. С таким, с каким ты говоришь о Марье Андреевне…

Павла передернуло.

Бесстыжая и развратная бабенка. Развратная и бесстыжая гадина с чистой и мягкой душистой кожей, умная и опасная. Он нахмурился и вдруг усмехнулся криво и невесело, как человек, который собирается сделать что-то такое, за что ему самому стыдно перед собой.

А что, если поехать к ней? — подумал он. — В последний раз…

Нет, — решил Павел. — К черту. Если я сейчас не остановлюсь… Если я сейчас не остановлюсь, — я никогда больше не смогу посмотреть в глаза Марье Андреевне…

У молодого соснового леска Павел догнал Петра Афанасьевича Сулиму — бригадира монтажников, который вышел погулять со своим сыном — четырехлетним Петей.

Некоторое время Павел с интересом прислушивался к разговору отца с сыном. Петя шагал впереди, а за ним медленно — Петр Афанасьевич.

— Так куда нужно повернуть, чтобы выйти к станции? Направо или налево? — спрашивал Сулима-старший.

— Направо, — отвечал Петя.

— Правильно. А к дому?

— А к дому — прямо.

— А потом?

— А потом — опять прямо.

— Вот и неправильно, — сказал Петр Афанасьевич. — Что лежало у дороги, когда мы в первый раз тут ходили?

— Галка дохлая.

— Да нет, сынок, труба большая.

— И галка тоже.

— Верно, но я о трубе говорю. Так вот, помнишь, мы возле трубы повернули направо?

— Чуть-чуть повернули.

— Правильно, Петро, чуть-чуть. — Петр Афанасьевич неопределенно хмыкнул. — Ну хорошо, веди, только смотри, чтобы мы не заблудились.

Павел догнал путников.

— Что это вы сына муштруете, Петр Афанасьевич? — спросил он, здороваясь.

— Приучаю ориентироваться. Мать избаловала — всюду за руку водит.

Петр Афанасьевич взглянул на сына, губы его тронула застенчивая усмешка отца, который гордится первыми успехами ребенка.

— Посмотри, Петя, какой жук ползет, — сказал Павел.

Петя умело подобрал жука, но у него не хватило сил удержать его, большой рогатый жук вырвался, упал на дорогу и быстро пополз.

— Заверни его в платочек, — предложил отец. — Где у тебя платочек?

Петя достал из кармана рубашки чистенький платочек и, сразу измарав его в пыли, посадил в него жука.

— А что это за жук, дядя?

Павел стал рассказывать, любуясь свежим, умытым лицом мальчика и чистыми серьезными глазенками.

Петр-маленький был очень похож на Петра-большого. Так же как у отца, у него ежиком торчали коротко остриженные белесые волосы, так же вокруг вздернутого носика были разбросаны редкие веснушки.

Отец едва заметно прихрамывал на правую ногу, раненную в дни обороны Севастополя. Чуть-чуть прихрамывал и сын, перенявший походку отца.

— Пока цех оштукатурят, не меньше недели пройдет, — сказал Петр Афанасьевич так, словно продолжал начатый разговор.

— В три смены работают, — ответил Павел. — Может, и быстрей будет.

— Бетонируют в три смены, а штукатурят в одну. Глупость у них получается. Штукатурными машинами раствор на стены набросают, вручную затрут, а потом плотники три часа на новое место подмости переставляют.

— Да, — сказал Павел. — Я вот ихнему начальнику участка говорил подвесные подмости сделать, да он и слушать не хочет.

— Какие подвесные?

Павел рассказал. Они стояли на повороте, «где лежала дохлая галка»… От молодого сосняка шел крепкий и густой хвойный дух. Темнело. С писком заметалась над ними какая-то маленькая птаха. И вдруг от леса через дорогу понесся заяц — ушастый комок.