Владимир Киселев - Человек может

— Знаю, — смело отвечал Петя.

— Расскажи, — попросил Павел, оглядываясь на Петра Афанасьевича.

Петя стал на коврик перед своей кроваткой и уверенно начал:

— Ты, Петя, другие, — недовольно сказал Петр Афанасьевич. — Про рассеянного.

— А это какие стихи? — спросил Павел.

— Жена ему купила. Знает, что покупать, — сердито посмотрел Петр Афанасьевич на Клаву. — И до чего прилипчивые они, — пожаловался он Павлу. — Как репей. Я вчера проходил полем и сразу вспомнил: «Оля с Колей были в поле, там, где овощи растут…» И где ты видела, чтобы овощи росли в поле? — снова обратился он к жене.

— Разве я виновата, что такие книжки продают? — смутилась Клава.

— Покупать не нужно глупых стихов.

Клава уложила мальчика в кроватку, накрыла стол и пригласила Павла поужинать.

— Спасибо, только недавно ел.

— Ну хоть чаю.

За чаем Петр Афанасьевич сказал Павлу:

— Видишь, какая штука… Я хочу тебе такое приглашение сделать… Ну, чем ты сейчас занимаешься? Демонтажники — это только название. Вы же просто грузчики. Ты не обижайся — я верно говорю.

Павел молчал.

— А я посмотрел, как ты работаешь, — из тебя люди могут получиться. И компрессоры, я вижу, тебе по душе. И голова у тебя есть — вот ведь как правильно сообразил с подвесными лесами. Нужно тебе квалифицироваться. Настоящих монтажников-компрессорщиков нам не хватает, а если ты поработаешь да позанимаешься, так из тебя настоящий монтажник выйдет. И вот еще — общественного лица у тебя нет. Поработаешь, в партию вступишь…

— Я… в тюрьме сидел.

Петр Афанасьевич сделал вид, что не заметил усилия, с каким Павел сказал это.

— Знаю, что сидел. Что ж с того? Ошибки — они бывают. А сейчас ты дельно работаешь. Я бы тебе сам и рекомендацию дал.

— Спасибо, — сказал взволнованный и растроганный Павел.

— Нужно тебе совсем на стройку переехать. Вот тут рядом с нами освобождается комната… Я думаю, что смогу договориться, чтоб тебе ее передали. Будем жить соседями. И столоваться, если захочешь, сможешь у нас, пока сам не женишься. А то по этим столовым и забегаловкам и дорого и спиться можно.

— Переезжайте, Павел, — поддержала мужа Клава.

…Утром Клава сидела у распахнутого окна и, быстро вращая ручку швейной машины, шила Пете синенькую в полоску рубашку. Машина стояла на подоконнике. По временам, оставляя шитье, Клава поднималась и поглядывала в окно — смотрела, как Петя с девочкой соседки, Варенькой, лепит из влажного песка бабки.

Варенька была старше Пети — в будущем году родители собирались отдать ее в школу, в первый класс. Бабки она лепила, подражая неторопливым и точным движениям своей мамы, домовитой хозяйки Марты Павловны.

— А тебя в дождь из хаты не выпустили, — подразнила Петю Варенька. — А я вся промокла от дождя…

— А знаешь, отчего дождь бывает? — вскинув голову, но оставаясь на корточках, спросил Петя.

— Всякий знает — от туч.

— А тучи из чего?

— Тучи?.. — растерялась Варенька.

— Тучи из газа, — убежденно сказал Петя. — Есть тучи белые — это из водорода, а черные — из кислорода. Когда они сойдутся, выходит такой взрыв — гром и огонь. А от этого получаются капли воды. И так всякую воду делают.

Эти стихи были подписаны под карикатурой, очень похоже изображавшей Александрову в виде черепахи. Карикатуру кто-то повесил на доске, где вывешивались «лучшие материалы».

Никто не знал, чья это проделка, но подозревали Валентина Николаевича. Он был чуть ли не единственным человеком в редакции, который весело рассмеялся, когда прочел эти стихи, и тут же заметил:

— Справедливо сказано.

Александрова в этот день пришла в редакцию позже, и к ее приходу карикатуру уже сняли.

Ее спрятала в свой стол технический секретарь редакции Лида, молодая женщина, известная тем, что за несколько минут могла разрушить репутацию, складывавшуюся годами.

В этот день Лида словно похорошела, как бывало с ней всегда, когда она узнавала какую-нибудь сногсшибательную новость. Она отозвала Александрову в сторону и зашептала.

— Такой ужас… Вы уже слышали?..

— Нет, — ответила Александрова резко и неприязненно.

— Такой ужас… Неизвестно, кто это нарисовал, но вся редакция уже знает… На вас карикатура.

— Какая карикатура?

— Вот она… Такой ужас…

— Похоже изобразили, — надев очки и снова снимая их, сказала Александрова. И молча ушла.

Когда Лена увидела вывешенную «на заборе» карикатуру на Александрову, она покраснела и втянула голову в плечи. За несколько дней до этого Валентин Николаевич прочел ей стихи, которые сейчас были подписаны под карикатурой.

Вот уже третью неделю Лена работала в отделе культуры.

Перед тем как Лену перевели в новый отдел, ее вызвал к себе редактор.

— Вам интересно работать в отделе писем? — спросил он.

— Интересно, — ответила Лена. — Только хотелось бы почаще получать задания… Ну, писать в газету…

— А стихов вы больше не пишете?

Лена замялась.

— Ну ладно, я вижу — вы человек неисправимый. Но посмотрим, как вам удастся писать стихи под руководством Александровой. Мы решили перевести вас в другой отдел, где у вас будут бо́льшие возможности для творческой работы.

Лене казалось, что улыбка, с какой разговаривала с ней Александрова, когда Лена пришла в отдел, была натянутой и неестественной.

Первое задание, которое она получила, было изложено Александровой подчеркнуто терпеливо, длинно и подробно. Нужно было написать репортаж о молодой, талантливой певице оперного театра Кобызевой под названием «Поет Кобызева». Следовало кратко рассказать о том, как Кобызева из самодеятельного кружка попала в консерваторию, как она училась у выдающихся мастеров, с каким волнением исполняла свою первую большую роль.

Лене Кобызева не понравилась. Певица встретила ее не то чтобы враждебно, но очень холодно, предложила прийти в другой раз, а когда Лена пришла снова, Кобызева посоветовала:

— Все это уже было написано в местной вечерней газете. Вы посмотрите и возьмите то, что вам нужно. А я ничего другого рассказать не могу.

Как непохожа была эта девушка с тусклыми безразличными глазами, с ломким, глухим голосом на ту очаровательную красавицу, на веселую, задорную Наталку-Полтавку, какую Лена видела на сцене.

Лена никак не могла придумать первой фразы своего репортажа.

«Когда раздвинулся занавес…» Она зачеркнула.