Владимир Киселев - Человек может

Все, — подумала Софья. — Теперь — точка. Теперь — пусть рассказывает.

Она искоса взглянула на Павла. Лицо у него было грязно-серым, как у человека, который долго не умывался. И все-таки… И все-таки что-то такое было в этом лице. Еще никогда не казалось оно ей таким красивым.

Дурак, — думала Софья. — Тупица. Нет, это я дура. Зачем я ушла? Десять минут. Десять минут — и все было бы закончено. Нужно было не оставлять его ни на минуту…

А если бы у нас было все по-прежнему, — думала Софья. — Я бы его… предала?.. Нет. Ни за что, — ответила она себе. Она солгала. Даже себе. И знала это. Она предала бы его при всех обстоятельствах.

Рано, — подумала она. — Рано. Не спеши, — и показала глазами — сядь. Но Олег Христофорович поднялся.

Он каялся. Говорил, что недосмотрел. Рассеянность. И вот результат. Он не может во всем согласиться со своим уважаемым коллегой. Некоторые опыты проводились под его непосредственным руководством. К этой теме был прикреплен лучший специалист отдела, старший научный сотрудник Лубенцов. Секретарь партийной организации. Но, конечно, проверка будет проведена самая тщательная. Что же касается Сердюка, то он вынужден просить руководство института, чтобы его отстранили от работы. Во всяком случае, он, Олег Христофорович, с таким человеком больше работать не сможет…

Правильно, — думала Софья. — Коротко и правильно. Но дома… А что дома?.. Она знала, что дома об этом не будет сказано ни слова. Они и так понимали друг друга. Может быть, в этом и состоит семейное счастье?

Софья быстро, искоса взглянула на Павла. Ей показалось, что он улыбается. Идиотской, извиняющейся улыбкой человека, у которого в обществе заболел живот. Она посмотрела внимательней. Нет, он не улыбался. Просто у него дрожали губы.

Лишь бы он не заплакал, — подумала Софья. — А впрочем…

Павел глотнул и посмотрел мимо нее.

Но это еще не все, — зло прищурившись и сразу же прикрыв глаза рукой, подумала Софья. — Что ты скажешь Марье Андреевне?

Что я скажу Марье Андреевне? — думал Павел. — Что я скажу Марье Андреевне?..

Он шагал по улице, длинной и тоскливой, как неореалистический фильм.

Ветер мел по мостовой пыльные тополевые листья и наполнял улицу горячим тошнотворным запахом пропитанных гноем бинтов, и Павел не знал, откуда этот запах, и ему казалось, что он подходит к горлу откуда-то изнутри.

На этой улице почему-то соорудили пенициллиновый завод, и он отравлял воздух.

Навстречу шла рота солдат со свертками — белье и полотенца. В баню, — подумал Павел.

Солдаты весело пели: «Не думали, братцы, мы с вами вчера, что нынче умрем под волнами…»

В винном магазине пожилая, похожая на библиотекаршу или учительницу продавщица вставляла горлышки бутылок в машинку, прикрепленную к прилавку, опускала рукой рычаг, и машинка с глухим хлопком извлекала пробку. Павел вошел в магазин в часы «пик», как раз когда люди возвращались с работы и заходили «прополоскать горло» перед обедом. До него в очереди к прилавку стояло человек десять. Продавщица работала медленно, несколько раз он порывался уйти, но дождался своей очереди и спросил коньяка.

— Коньяка нет, — привычно ответила продавщица.

— К сожалению, — сказал человек из очереди. — Придется взять «Надднипрянского».

— Дайте и мне стакан «Надднипрянского», — сказал Павел.

Продавщица открыла бутылку.

— А как она работает… машинка эта ваша? — не утерпел Павел.

— Вынимает пробки, — ответила продавщица. — Платите, не задерживайте.

Павел взял свой стакан и отошел в сторону.

Человек в синем бостоновом костюме с лоснящимися лацканами и рукавами, с узеньким галстуком, тесно стягивающим воротничок несвежей сорочки, пояснил Павлу:

— Это — пробочник. Штопор.

— Какой там штопор, — отпив глоток кислого вина, возразил Павел. — В пробках не остается дырок.

— А в самом деле, — согласился собеседник Павла. — Быть может, пневматика? — И, протянув Павлу маленькую сухую руку с грязными ногтями, представился: — Константин Георгиевич Баль.

— Сердюк.

— «Надднипрянское», — хмыкнул Константин Георгиевич. — Я купил лимон, — он вынул из кармана крупный плод и сейчас же спрятал его снова. — К коньяку. Но борьба с алкоголем приобретает все более жестокие формы. Сначала запретили продавать водку до десяти часов утра, то есть в то время, когда человеку особенно хочется опохмелиться. Теперь отказались от продажи коньяка на розлив. Трудности. Всюду — трудности. Но мы их преодолеем.

К ним подошел толстый лысый человек в сверкающем свежим крахмалом полотняном костюме. От него сильно пахло пряными женскими духами.

— А где ваша Леда? — не здороваясь, обратился он к собеседнику Павла и, зажмурившись, отхлебнул из своего стакана.

— Отправилась к тому… «кто создал эти нивы, и вас, малюток, и меня».

— Скончалась! — воскликнул человек в белом костюме.

— Увы.

Константин Георгиевич улыбнулся, но Павел заметил, что уголки губ у него нервно дернулись.

— Жаль, жаль, — вздохнул человек в белом костюме. — Такая собака была. — И, обращаясь к Павлу, пояснил: — Овчарка. Высотой до прилавка. Каждый день, в любую погоду, вот он, — он показал толстым подбородком на хозяина покойной овчарки, — утром выходил со своей Ледой на прогулку. Ровно в девять часов подходил к киоску возле площади Толстого, покупал двести граммов водки и пирожок с мясом. Водку выпивал, а пирожок отдавал Леде. Часы можно было проверять. А теперь ни собаки, ни водки в киосках. Поневоле начнешь пить столовое вино.

Константин Георгиевич вынул из кармана резиновый кисет и прямую трубку с тремя серебряными кольцами на черном мундштуке. Он погрузил головку трубки в кисет и, уминая табак указательным пальцем, набил ее. Затем, водя горящей спичкой над головкой, стал раскуривать трубку. Запахло дорогим медовым табаком.

— Граждане, здесь курить запрещается! — строго сказал милиционер, который уже давно без дела стоял в магазине.

— А знаете ли вы, кто такой Рейнер Мария Рильке? — высоким петушиным голосом спросил у милиционера Константин Георгиевич.

Милиционер посмотрел подозрительно.

— Это ваше дело, гражданин Рильке, кто вы такой. Но у нас есть товарищ Давыдов — председатель горсовета. И есть за подписью товарища Давыдова обязательное постановление. И по этому обязательному постановлению — прошу вас покинуть помещение.

Константин Георгиевич вынул из кармана лимон, посмотрел на него и снова спрятал.

— Пойдемте, поищем коньяка, — предложил он Павлу.

Только просматривая меню, Павел понял, как ему хотелось есть. В ресторане было душно. Пахло жареным луком. Свободных мест было мало, и за их столик сразу же села пожилая крестьянка с орденом Ленина на лацкане черного жакета и в белом платочке, надвинутом на самые брови.