Владимир Киселев - Человек может

— …Синтез аммиака осуществляется в больших масштабах путем каталитического взаимодействия азота с водородом при температуре четыреста пятьдесят — пятьсот градусов и давлении двести пятьдесят — тысяча атмосфер… При промотировании окисью алюминия железного катализатора, применяемого в синтезе аммиака, промотор стабилизирует и увеличивает поверхность основного компонента катализатора… Одна и та же модифицирующая добавка к катализатору может быть промотором при одной концентрации и температуре и каталитическим ядом или ингибитором в других условиях…

Вдруг Павел испугался: а что будет, если передо мной исчезнут эти строки? Что я буду говорить дальше?

И как только он подумал об этом, он сейчас же увидел, как строки медленно расплываются, наезжают одна на другую и оборачиваются вокруг себя, как оборачиваются поля, когда глядишь из окна вагона мчащегося поезда. Он сбился, умолк.

— Продолжайте, — предложил ему Петр Никитич.

Павел не знал, понял ли Петр Никитич, что он говорил, разбирается ли в химии… Он все чаще сбивался. Страницы совсем исчезли.

— Продолжайте, — снова предложил Петр Никитич, когда он замолчал.

— Я кончил, — тихо ответил Павел.

Петр Никитич молчал. Он надел очки, бегло просмотрел какой-то листок, лежавший перед ним, вынул из мраморного стаканчика карандаш, подписал этот листок, снял очки, сложил их, спрятал в футляр и лишь затем спросил:

— А что это даст? Если это удастся осуществить?..

— Прежде всего — урожай… Намного повысится урожай… Азотные удобрения… Вся современная химия базируется…

— Урожай — это хорошо, — перебил его Петр Никитич. И повторил: — Урожай — это очень хорошо. — Неожиданно с искренним живым интересом он спросил у Павла: — Вы кукурузу любите?

— Как люблю? — не понял Павел.

— Есть ее любите?

Павел понимал, что нужно ответить: «да, люблю», что этим он бы сделал приятное Петру Никитичу, что так ответил бы каждый человек, находящийся на его месте, что, может быть, от этого ответа зависит весь дальнейший разговор, но вместе с тем он твердо знал, что сейчас нужно говорить только правду, о чем бы ни шла речь, и он сказал:

— Нет, не люблю.

— И вареную? С маслом, с солью?

— И вареную.

— Странно, — сказал Петр Никитич. — Большинство людей у нас охотно едят вареную кукурузу. Но вот корнфлекса — не едят. Я интересовался — коробки кукурузных хлопьев, корнфлекса этого самого, годами стоят на полках магазинов. А ведь вкусное, дешевое и полезное блюдо. Не едят и всяких каш и других блюд из кукурузы.

Он задумался.

— Я вот где-то читал или слышал, что в прошлую империалистическую войну… Или нет, не в империалистическую, а еще в русско-японскую, — поправил он сам себя, — русские солдаты отказывались есть рис, которым тогда снабжали армию. Чуть ли не голодные бунты устраивали. Офицеры возмущались — вот, мол, до чего избалованы русские солдаты — не хотят есть риса, а он для нас, офицеров, для белой кости — деликатес. На Руси тогда только богатые люди ели рис. А не понимали они того, что для русского солдата это было непривычное блюдо. Он бы охотней ел заплесневелый хлебушко, чем этот рис.

Он снова помолчал.

— Это я к тому говорю, что нет, пожалуй, ни одной области жизни, где люди были бы так консервативны, как в еде. А вспомнить картофельные бунты? Или как у нас устрицы десятками тонн пропадают. А за границей — лакомство. Но это неважно, что корнфлекс плохо едят. Нужно, чтобы больше кукурузы скоту скармливали. Будет у нас тогда вдоволь и с избытком молока, мяса, масла… А урожай повысить — это хорошо…

Он помолчал и сказал вдруг негромко, словно про себя, а вместе с тем как бы советуясь с Павлом:

— Доживу ли я до того времени, когда во всех наших магазинах будут бесплатно продаваться… нет, не продаваться, а выдаваться людям хлеб, молоко, сахар, мясо… Или нет, мясо бесплатно не нужно, мясо пусть покупают за деньги, — поправил он себя. — Мясо разных сортов, и здесь выбор возможен. Перебирать будут. Но вот — хлеб, молоко, сахар, масло…

Павел подумал, что этот человек, занимавший такое важное положение и, вероятно, давно не знавший нужды, говорит об этом так, словно ему лично не терпится зайти в магазин, чтобы взять там бесплатно хлеба и сахара, и рассуждает об этом, как тот мужик, с которым встретился когда-то Павел в Доме колхозника, и так же, как тот мужик, верит, что это скоро будет.

— Это нужно, — сказал Петр Никитич. — Очень нужно сделать так, чтобы люди не нуждались в хлебе. Чтобы для них не существовало вопроса о хлебе насущном. Вот один ученый… — он надел очки, поискал в бумагах на столе, — английский ученый, Норман Коупленд, пишет…

И он медленно, выделяя каждое слово, прочел:

— «Сейчас психологи пришли к общему мнению, что обычный человек использует только десять процентов своих физических и умственных способностей. Разница между той силой, которую он использует, и той, которая действительно имеется в его распоряжении, — это разница между тем, что он есть, и тем, кем он может быть…»

Петр Никитич отбросил бумагу.

— Мы создали государство, где человек использует не десять, а значительно больше процентов своих способностей. Принцип социализма — от каждого по его способностям… Это значит, что наше социалистическое государство обязуется предоставить каждому своему члену все возможности для максимального использования и развития его талантов. Но если мы создадим самые лучшие материальные условия, то эти способности будут использованы еще больше, еще лучше… Вот почему я говорю: урожай — это хорошо…

Значит, он мне верит, — думал Павел. — Если так разговаривает со мной. Значит, верит…

— Так что же, — спросил Петр Никитич уже совершенно другим, деловым тоном. — Сколько будет стоить проведение этих ваших экспериментов?

— Ничего не будет стоить, — ответил Павел. — Я готов работать без зарплаты. А других расходов нет.

— Ну, это чепуха — без зарплаты, — поморщился Петр Никитич. — У нас никто не работает без зарплаты.

— Мне нужно только, чтобы мне разрешили продолжать работу в лаборатории, пользоваться всеми приборами.

— А кто же это вам может запретить? Конечно, продолжайте.

Он вышел из-за стола, протянул Павлу руку.

— Так что работайте. От души желаю вам успеха.

Павел ушел, так и не зная, даст ли какую-то практическую пользу эта беседа. Но он думал о том, как здорово, что Петр Никитич с таким доверием отнесся к нему, Павлу, что он так близко, так хорошо понимает нужды людей.

Жесткость и мягкость, — думал Павел. — Да, жесткость…

Но лишь теперь он понял, что жесткость нужна прежде всего к себе. А мягкость — прежде всего к другим.