Василий Золотов - Меж крутых бережков

— А вы думали как же — весна! Под солнышком все быстрее растет.

Перекидываясь шутками, они возвращаются на ферму. Телята гуляют в деннике, под открытым небом.

Заслышав голоса людей, золотисто-рыжий, с белой пролысинкой на лбу теленок отделился от стада, идет навстречу. «Весь в Субботку, — думает Феня, посматривая на бычка, — такой же крутолобый, важный…» Теленок остановился в двух шагах от нее, вытянул шею, стал принюхиваться.

— Иди, иди, не бойся, глупый, — поманила теленка девушка. Тот подошел, лизнул Фенину руку, дал почесать себя в курчавых завитках лба и за ушами, приласкался.

— Ишь ты, как ласку-то любишь, лопоухий, — проговорила Феня, щупая подбородок теленка.

От крыши фермы на солнце подымается парок. Первый по-настоящему теплый день. Коровы тоже на воле. Задрав морды, они от радости подняли рев.

— Травой пахнет, а травы еще нет, — говорит заведующий фермой, — беда с ними…

— Александр Иванович, а почему для телят молока убавили?

— Коровы мало дают.

Феня смотрит непонимающе.

— Бескормица… ясно?

— А как же мои телята? Ведь есть маленькие, они пропадут без молока.

Александр Иванович облокотился на прясло, задумался. Без молока могут остаться не одни телята, но и ребятишки…

— За горло берет нас весна…

— А почему же так с кормами получилось? — спросила Феня.

— Мы их на прошлогоднее стадо рассчитывали, корма-то, но скотины прибавилось, ртов стало больше, а корм тот же, вот и не дотянули малость. А потом еще засуха подкузьмила. Ну, да ничего, до травы скоро доживем.

Феня вспомнила старую Дымку — худа и слаба, двух телят принесла.

— Что же делать-то будем? — Девушка умолкла, в больших карих глазах вопрос, сочувствие. — Трудная у вас должность, Александр Иванович, трудная…

Вечером шла из школы, видит — на ферме огонек. Открыла дверь, оказывается, это Матрена с Иваном Гавриловым режут солому и кладут в запарник. Феня бросила книжки на стол.

— А ну-ка, дайте я покручу соломорезку, дедушка, — сказала она, подходя к Ивану.

— Ну, покрути, покрути, — рука-то молодая. Как твоя геометрия?

— Сегодня четверка.

— То-то гляжу, раскраснелась.

— Весна, дедушка.

Вошел Нил Данилыч — лицо усталое, сапоги в грязи — видно, с дороги.

— Ну, что сказали в райкоме? — тревожно спросила у него тетка Матрена.

— Секретарь молодец, понял нашу беду, не ругался и не читал нотаций, а взял телефонную трубку да в совхоз «Приокский» позвонил. А мне потом сказал — у них с кормами тоже плохо, но помогут.

Иван одобрительно кивнул головой.

— Пока придется слабым коровам и телятам давать сенца, а остальным, как договорились, солому запаривать.

С этим все согласились.

Прошло три дня, и Феня заметила, как некоторые из ее питомцев повесили головы, стали худеть, а через день у многих расстроились животы.

К вечеру заглянула в телятник Матрена, всплеснула руками, заохала:

— Феняшка, Феняшка, да что же ты молчишь, посмотри, телята-то…

— Вижу, тетя Матрена, вижу. Не хотелось тревожить — вам теперь совсем нелегко…

— Ну и недотепа же ты, ведь стадо можешь сгубить! Сейчас достану лекарство.

Феня ждала пузырьков с каплями или порошков, а Матрена принесла узелок текучих мелких семян с коричневым отблеском.

— Сделай отвар, пои — выздоровеют твои телята.

Матрена постояла у порога и, перед тем как выйти, наказала:

— Смотри не рассыпь.

Это было льняное семя. Где-нибудь в Калининской или Псковской областях найти его — не диво, а вот в других районах льняное семя ценится на вес золота…

Феня бережно взяла узелок, пошла в кормокухню. Сидела больше часа, варила пойло и все щурилась от едкого дыма, чадящего из топки. Потом начала студить отвар, носила ведрами в телятник. Думала, не станут пить, зафыркают. Нет, пили телята охотно, а к вечеру некоторые потянулись к сену. Всю ночь Феня пробыла в сарае, утром опять поила льняным отваром своих питомцев. Дело понемногу пошло на поправку. Феня облегченно вздохнула.

— Пойдешь на станцию в воскресенье? — спросила тетка Матрена.

— Зачем?

— Корм пришел. Слыхать, есть белковые дрожжи для телят.

— А кто за меня здесь побудет?

— Наташка.

— Хорошо, пойду.

В воскресенье Феня задержалась в телятнике и на станцию вышла одна. Дорогу развезло. Феня с трудом вытаскивала тяжелые сапоги из грязи.

При выходе из села повстречалась с отцом: Аким ладил мост через ручей — размыло паводком.

— Добрый день, папа, — тихо промолвила Феня, ступая на тесину, перекинутую отцом.

— Здравствуй, дочка…

И замолкли оба, смотрят друг на друга, не найдут слов. Аким приметил, как Феня за эту весну сильно поднялась и похорошела. Из пальтишка совсем выросла, сапоги, видно, с чужой ноги — великоваты, а дома все новое свое лежит…

— Кто обул-то?

— Тетя Матрена дала сходить на станцию.

— Зачем идешь?

— А там корм прибыл…

— На себе, что ли, потащите-то?

— Гусеничный трактор пойдет, а мы пока белковых дрожжей возьмем понемногу.

Феня взглянула на отца, жалко стало — постарел, виновато отводит взгляд в сторону… Хотела еще что-то спросить, но он перебил ее:

— А что, кроме тебя, нет, что ли, никого?

— Почему нет, доярки уже ушли.

Аким потоптался на месте, не зная, что еще сказать, хотел было попросить Феню вернуться домой, не позорить отца, одеться как следует, а язык почему-то словно присох…

— Ну, ладно, ступай, — сказал он тихо. А сам подумал: «Может, сходить вместе, помочь девке?..»

Так уж из года в год повелось: как только схлынут полые воды, у Акима начинают нетерпеливо зудеть ладони — просятся к топору. Придет, бывало, в правление, мнет шапку в руках и сдержанно откашливается, а председателю уже все яснее ясного:

— Что, Аким, опять калымить?

— На месячишко бы…

— На месячишко! Знаем мы вашего брата! Стоит лишь отпустить…

— Ну хоть на три недельки…

— Ладно, черт с тобой, иди в последний раз, — неожиданно соглашается председатель, сердито хлопнув ладонью по столу. — На будущий год не пойдешь. Хватит. Крышка!

Знает Аким, что это за «крышка», — и следующей весной повторяется то же самое. Поставь только вовремя пол-литра. Так из года в год и калымил. Сумчонку сладит, плотницкий ящик кинет на горб, и со двора долой. Гуси и журавли в Мещеру, и Аким туда же.

Сколько, бывало, поджидает на перекрестках дорог зазывал! Один за левую полу тянет — иди в его колхоз строить ферму, другой за правую — к себе зовет, и каждый сулит горы добра. А ему, Акиму, что остается делать? Не будь разиней — проси дороже. Аким рядится, кряхтит, спорит, бьется за каждую полушку — лоб вспотеет, наконец ударят по рукам, разопьют магарыч — и к делу.

Если вам когда-либо доводилось бывать в Мещерской стороне, видели, наверное, скотные дворы в тех местах — строил их Аким.