Василий Золотов - Земля горячая

Комсомольской организации еще нет, и парторг прав — актив приехал со мной, мы и должны начать. Да, но я растеряла его, свой актив, рядом со мной нет ребят, моих друзей: без них я не смогу выполнить поручения. Как все-таки плохо быть одной! А ведь, кажется, совсем недавно… Не подумайте, что я была когда-то секретарем. Нет, не была я в Панине секретарем, а все равно парни и девчата вокруг меня вечно крутились.

Я долго думала и наконец решилась — пойду к ним, к ребятам, больше мне не к кому идти. Пойду и скажу: «Мы должны, мы обязаны!»

И они отозвались, потому что клуб нужен не только мне, но и всем людям Усть-Гремучего, в том числе и им самим. Это обрадовало меня. Ребята пошли, подавив в себе оскорбленные мной дружеские чувства. Я знала, что нелегко им было переломить себя, сознавала и свою неправоту, Моя же гордость, сжавшись в комочек, обреталась где-то невесть в каком уголке неспокойной моей души…

Как хорошо быть с людьми, в их гуще! Сегодня субботник с трех часов, завтра — с десяти.

Я пришла на полчаса раньше. Ребята собрались у баржи без опоздания. Баржу поставили в правильное положение, закрепили в грунт, сделали мостки, дорожку. Любуйтесь, люди, стоит наш клуб на загляденье всем, видавший виды, встречавшийся грудью в грудь с цунами, ненси и прочими штормягами! Правда, облик у него пока еще не ахти какой, но пройдет дня три — и клуб наш станет неузнаваемым красавцем. Еще бы — разве я не знаю наших парней! Я ручаюсь за них: орлы ребята! Кто скребет ржавчину с обшивки, кто возводит надстройку на палубе. И всюду песня. Вон появился на горизонте и сам толстяк Булатов, переваливается с ноги на ногу, словно пингвин.

— Как дела, Полубесов? — спрашивает он.

Сашкин молоток отплясывает чечетку.

вместо ответа весело поет Сашка, еле сдерживая дробь молотка.

— Конечно, в коммуне, иначе и быть не может! — в тон ему говорит Булатов и тоже берет молоток и начинает помогать молодежи.

Странный человек Семен Антонович: то хамит, то говорит настоящие слова, те слова, от которых и на сердце легко, и уважать и любить его, как начальника, хочется. Мне горько только одно — нет с этими хорошими людьми Вальки, моего мужа. Мало того, что не пришел на субботник, — он еще и накричал на меня дома: «Каждой бочке ты гвоздь, и чего лезешь не в свои сани?» Ревнует, что ли? А к кому? Неужели к Толе? Тогда виновата я сама. Дура. По простоте своей выболтала ему о том, что наговорил Сашка в палатке в день свадьбы, — и вот теперь мучайся. Но ведь не могла же я от мужа с самого начала нашей жизни что-то скрывать? Не могла, не имела права. Надо его разубедить, но как?..

Стою, орудую скребком — ракушки, накипь, ржавчина так и летят в стороны. Рядом со мной тоже кто-то горячо скребет, я оглядываюсь и вижу страшно знакомое лицо, близкое-близкое… В это мгновение я словно попала в Москву, на Большую Якиманку, вернулась в детство… Около меня парень в телогрейке, щеки — не поймешь, то ли грязные, то ли небритые.

— Борька, неужели это ты?..

Сквозь грязь на лице парня проступила краска.

— Борька! — бросилась я ему на шею. Да, это был он, друг моего детства Борька Шеремет, сын режиссера, самый хороший паренек из счастливых дней моей юности.

— Галька!..

И мы расцеловались.

— Откуда ты?

— А ты?..

Эти вопросы невольно сорвались у обоих у нас с языка одновременно. Говорили невпопад, бестолково, похлопывали друг друга по плечу, ахали и удивлялись. Потом Борька спросил об Игоре. Я рассказала, что Игорь сейчас работает в Панине, сама же я приехала в Усть-Гремучий всего лишь около двух месяцев назад.

— А ты как сюда попал? — нетерпеливо допытывалась я у Бориса.

Он криво усмехнулся, и лицо его сразу стало чужим и злым.

— Из заключения… Четыре года отбарабанил…

И тут я вспомнила: когда мы с Игорем были в Москве вовремя отпуска, нам рассказывали, что Борис окончил мореходку, плавал помощником капитана, потом совершил растрату, был судим и отбывал наказание где-то на Дальнем Востоке.

— Давно у нас? — спросила я Бориса.

— Несколько дней… Грузчиком в порту устроился. Домой не поеду, надо стать на ноги. Сама понимаешь, стыдно…

Я посмотрела на огромные мозолистые руки Бориса с темными каемками под ногтями.

— Трудно тебе?

«Что спрашиваешь? Разве не ясно?..» — ответил Борис взглядом. Потом, жадно затянувшись папиросой, заговорил о лесовалах в тайге, о нелегкой жизни…

Прислушиваясь к его огрубевшему голосу, я сравнивала этого человека в телогрейке, в больших резиновых сапогах с прежним пижонистым Борькой, которого знала в дни ранней юности по Москве…

— Трудно ли? — задумчиво переспросил Борис и, чуть помедлив, ответил: — Бревна грузить-трудно, но это полбеды. Главное — трудно от мысли, что ты бывший зек, и то, что все у тебя по-дурацки вышло…

Мне стало жаль его. «Как нелепо складываются судьбы людей!» Однако, чтобы не выдать своих мыслей, я шутливо запела:

Борис тоже подхватил песенку нашей далекой ранней юности. Эту песенку мы часто пели во дворе, когда кому-нибудь из нас попадало дома или в школе. Мы горячо взялись скрести ржавчину с боков баржи. Работали запоем, как одержимые. Лишних слов не было. Говорили коротко, с придыханием, будто с одного удара вбивали гвозди:

— Стоп!

— Взяли!

— Р-раз!

Поблескивали только темные потные лица, желваки мускулов, обтянутые загорелой, обветренной кожей. Лязг, скрип, стук… Я украдкой изредка посматривала на Бориса и думала: «Не с баржи, а со своей души сдираешь ты ржавчину и накипь. Каждому из нас рано или поздно приходится освобождаться от ржавчины, грязи и всякой накипи».

Борис с таким ожесточением драил обшивку баржи, что я никак не могла угнаться за ним. Руки с непривычки сковывала усталость, и я на минутку остановилась перевести дыхание. Ко мне подошел низенького роста человек и, сверкнув улыбчивыми раскосыми глазами, сказал:

— Разресите, помогу вам. — Говорил он шепелявя, с приятным смешным акцентом. — Я сосед вас по бараку, Ваня Толман, — отрекомендовался он. — Рядом живу.

Я хотела спросить еще его о многом-многом, но в это время на берегу послышался голос Валентина:

— Галя, поди сюда!

Прежде чем спуститься, я подошла к Борису.

— Пойдем, познакомлю тебя с мужем, — сказала я.

Борис удивленно поднял на меня глаза, но, ничего не ответив, стал вместе со мной спускаться с трапа. Валентин стоял злой и раздраженный.

— Почему ты не пришел помогать нам? — спросила я.

Он, не стесняясь Бориса, резко отрубил:

— Работа дураков любит! Пошли домой, — есть хочу!

— Мне некогда, ты же видишь!