Василий Золотов - Земля горячая

— А мне плевать на то, что тебе некогда!

Я решила побыстрее замять этот неприятный разговор и, взяв Бориса за руку, подвела к Валентину.

— Валя, это друг моего детства, из Москвы. Познакомься.

Валентин ошпарил Бориса презрительной усмешкой.

— У меня среди зеков друзей не было, нет и не будет.

Борис, опередив меня, шагнул к Валентину.

— Жаль, что ты муж Галины, а то бы!..

Валентин отступил на шаг и проговорил:

— Или ты идешь домой, или…

— Что «или»? — почти шепотом спросила я.

— Придешь — посмотрим!

— Если еще хоть слово скажешь, будет плохо, — снова рванулся Борис к Валентину.

Между нами неожиданно оказались Лешка и Сашка и оттащили Бориса. Я машинально взяла выпавший из моей руки скребок и только хотела подняться по доскам, как ко мне подошел Лешка. Увидев в моих глазах слезы стыда, он улыбнулся.

— Познакомь с этим парнем…

Кивком головы я подозвала Бориса, шепнув Лешке:

— Мы росли вместе с ним и Игорем в одном доме, в Москве, потом разъехались. Когда нас с Игорем не оказалось рядом с Борисом, он попал в беду. Теперь Борька здесь, с нами, и мы должны помочь ему…

— Почему же не помочь, — заявил Лешка и крепко пожал руку, протянутую Борисом. — Поможем!

…Я скребла ржавчину, отвернувшись от ребят, а слезы лились по моим щекам.

— Прилипала, сволочь! — донесся до меня шепелявящий голос человека, назвавшегося моим соседом. — Липнет к килю, месает ходу. Вот бы его так! — И он со скрежетом двинул скребком по обшивке. — Надо отдирать эту дрянь без всякой залости! — Потом подошел сзади ко мне: — Галина Ивановна, говорят, у вас много книг. Не дадите сто-нибудь поситать?

Я хотела было узнать у Вани, кого он имел в виду, называя «прилипалой», но раздумала и сказала:

— Заходите, заходите… — и опять отвернулась, чтобы сосед не заметил моих слез.

А колесо жизни вопреки всему продолжало вращаться. Жизнь есть жизнь. Пришел праздник. Мне он почему-то казался необыкновенным. Наверно, оттого, что в моей судьбе с приездом на Камчатку произошло много перемен. Все виделось по-иному. Трепет кумача приводил меня в радостное волнение. Наслаждаясь, я вдыхала свежий запах этого кумача, приносимый ветром. «Богатырь» — так мы назвали наш клуб — готов! Значит, торжественное заседание состоится в новом зале. Я немного волновалась из-за краски, но все обошлось благополучно — краска на стенах высохла, и теперь клуб ваш явился перед нами во всем своем блеске.

Стоит «Богатырь» около управления порта, как боевой корабль, сторожит причалы. Издали «Богатырь» даже чем-то напоминает «Аврору». Далеко на рейде виден свет его прожекторов. Держись, Слива! Наш «Богатырь» начинает соперничать с маяком! Многие суда в вечернее время пробиваются через бары на огонек «Богатыря». Уже не настолько неприютным кажется теперь моряку наше побережье, когда он держит курс на Усть-Гремучий! Скоро у нас огней будет не меньше, чем в Петропавловске.

Я неторопливо иду по песчаной дорожке, затем торжественно подымаюсь по пахнущему свежей краской трапу. Наш «Богатырь»!.. Леера покрашены белилами, палуба надраена до блеска, расцвеченные флаги упруго парусят над баржей. Вхожу в зрительный зал и вскрикиваю от восторга. Замечательно! Стены салатного цвета, на окнах хоть и простенькие, зато красивые, из синего штапеля шторы. Сколько они придают уюта! На небольшой сцене Алла и Толя репетируют матросский танец. Молодежь решила дать концерт. Бывало, нас с Сашкой в Панине всегда вызывали на бис, когда мы играли «Медведя» Чехова. Этот водевиль мы сыграем и здесь. Будет и хор. Каждый вечер Сашка устраивал спевки в палатке.

Парторг доволен. «Я, — говорит он, — присматриваюсь к вам, скоро отчетно-выборное собрание, толковые люди нужны в бюро». Оказывается, он не избран, а просто прислан из райкома на период создания порта.

Сегодня в этой кутерьме я неожиданно ощутила, что начинаю привыкать к Камчатке. Жизнь здесь бьет ключом, каждая минута занята, чувствуешь, как не хватает времени. Я уже перестала обращать внимание на подземные толчки и на соленую воду. Одно меня тяготит — поведение Валентина по отношению к моим друзьям. Он не признает дружбы и не верит в нее. Мне кажется, что пройдет немного времени и все образуется. В самом деле, я не раз ловила себя на мысли, что Валентин ревнует меня к кому-то, и всячески старалась убедить его в необоснованности глупых подозрений.

Валентин не ходил со мной строить клуб, не ходил и на репетиции, — словом, не хотел иметь ничего общего, как он выразился, с «интеллигенцией». Он причислял себя к «рабочему люду». А я только лишь после свадьбы узнала, что он окончил всего-навсего шесть классов, и теперь жила надеждой, что закончит он и десятилетку — ведь молодой еще.

Вот и сейчас, в клубе, я думала о Валентине, о моем непутевом, сильном и красивом Вальке… Я только что из дому. Сейчас он солит селедку. Если б вы знали, какой он хозяйственный! На зиму уже припас рыбы — насолил, накоптил — и картошки и капусты припас. И все сам. А я ничего не умею. Ох, и вкусна малосоленая копченая селедка! Шкура так и отстает, а по пальцам стекает жир. Я не знала до сих пор, что селедку солят в тузлуке, особом растворе, и что от тузлука зависит ее вкус. Не зря говорят — век живи, век учись.

Это верно. Учиться надо и Вальке и мне. Каждому свое море немереное. Тем более — в Валькином море где-то маячит лайнер. Это моя мечта. Но обидно — я-то стараюсь, а сам Валька, горюшко горькое, стыдится идти в седьмой класс. Чудак человек, без этого не сдашь не то что на «деда», но и на механика третьего разряда. Все равно я добьюсь своего — сяду за парту и Вальку посажу рядом с собой.

Я буду лепить из тебя, Валька, настоящего человека. У меня хватит-терпения, лишь бы растравить в тебе жадность к книге.

И, как бы усомнившись на минуту в своей дерзости и необузданном тщеславии, я поглядела на пальцы. Они были изнеженными, слабыми. Да разве этими пальцами можно вылепить то, о чем мечтаешь? Материал неподатливый, грубый. Тут нужны ручищи каменотеса, а не эти слабые женские пальцы.

О чем только не думалось мне в эту минуту!

Но вернусь к нашим праздничным делам. Торжественное заседание удалось на славу. Булатов был в ударе. Он говорил и об Октябрьской революции, и о будущем порта, и вообще о том желанном близком, которое мы уже сегодня строим, нарисовал целый городок двух- и трехэтажных зданий с паровым отоплением и водой, с теннисными кортами и фонтанами среди зелени. Кто-то не вытерпел, крикнул:

— А вода какая будет — соленая или сладкая?

Булатов быстро отрезал:

— Для тебя, Гавренко, соленая!

Портовики захохотали.

Как он знает людей! Я даже позавидовала его непостижимому умению раскрывать душу каждого. О любом работнике порта Булатов имел самое подробное представление. Мог ясно представить не только его лицо, но и вообще был в курсе всех дел: и какая у него жена, хозяйственная или нет, и кто в чем нуждается, и какой подход найти к тому или иному человеку. Да и как ему не знать всего этого — ведь он прожил в Усть-Гремучем столько лет!