Василий Золотов - Земля горячая

— А сам куда? — удивился Толя.

— Останусь без комнаты — Алке волей-неволей придется меня пожалеть, — совершенно серьезно вздохнул Сашка. — На войне города обманом берут.

Толя, словно начиненный смехом, так и затрясся. Мы с Игорем тоже расхохотались. Атмосферу натянутости как рукой сняло.

Мы были опять вместе, как в добрые панинские времена.

Усевшись за стол, выпили за приезд Игоря. А он, глядя на меня, взял в руки гитару и запел украинскую песню:

Ребята подхватили слова, спели два куплета, еще выпили по рюмочке, помолчали в задумчивости, потом опять запели. И так дружно, ладно, по-хорошему у них получалось, что я не вытерпела и тоже подтянула им.

В голосе Игоря я уловила притупленную грусть. «Он не может забыть Бориса…» — решила я и украдкой смахнула навернувшиеся слезы.

Александр Егорович затеял еще одно дело: сегодня весь портовый флот, все свободные от работы, идут поздравлять юбиляра — смотрителя маяка Сливу. Ему исполнилось шестьдесят. И еще одно немаловажное событие — Слива тридцать лет проработал в Усть-Гремучем. Тридцать лет — это что-то значит! Чего только не пережил он за эти годы — и землетрясения, и цунами.

Мне поручено зайти к смотрителю пораньше, чтобы как-то подготовить старика.

И вот я на маяке. Электрочасы отсчитывают секунды. Щелкает реле, включая и выключая лампу. Лучи ее прорезают густой туман, прокладывая по акватории океана широкую световую дорожку. Все механизмы и устройства работают четко.

Я заглядываю через плечо Сливы, который заносит в вахтенный журнал привычные слова: «Аппаратура и механизмы проверены, в исправности. Вестовая веха на месте». Спокойно закрывает журнал, смотрит на меня.

— Что новенького скажете, Галина Ивановна?

Я хотела поздравить его, но Слива вдруг подошел к широкому окну.

— Гляньте-ка!.. — вскричал он. — Кой черт вздумал шутить — катеров-то понагнали!..

Я положила руку на его плечо.

— Это, Андрей Ефимыч, моряки и рыбаки прибыли поздравить вас с шестидесятилетием. Пойдемте на берег.

Слива засуетился, зачем-то взял тряпку и начал стирать с линз несуществующую пыль.

— И кто это выдумал, к чему? — проворчал он.

— Пойдемте, пойдемте.

— Ну, коль так, что ж с вами поделаешь… Вот только старуху надо прихватить — и ее труд есть тут.

Я, Слива и его жена, невысокая, щуплая старушка, вышли на улицу.

Посмотрев на Сливу, я заметила, как потеплел его взгляд при виде океана. Он развел руками, будто хотел обнять весь мир, и сказал:

— Ух ты, ширь-то какая! Маменька родная! А воздух?

К берегу швартовались впритык друг к другу катера. Тут были не только суда порта, но и рыбокомбинатовские — ведь и им светил в ночи маяк Андрея Ефимовича. В толпе я увидела директора рыбокомбината и Булатова.

Моряки выстроились, словно только что сошли с борта крейсера. Бакланов предоставил слово Булатову.

Слива с женой стояли в сторонке. Суда на рейде в строю и люди тоже. И все это в его, Сливы, честь.

Хотя Булатов говорил обычные слова о подвиге, о служении народу, лица портовиков были торжественны, и это до боли трогало старого смотрителя.

Слива стоял прямой, как сосна, плотно сжав губы, и только из глаз его сбежали вдруг две скупые слезинки. Он ласково, как-то бережно, погладил жену, будто успокаивая ее. Сколько раз перемывало океанской волной нашу песчаную косу, а Слива с женой долгие годы, несмотря на землетрясения и штормы, посылали людям спасательные сигналы…

— Получай, Ефимыч! Заслужили со старухой! — по-медвежьи облапив телевизор, поднес Булатов Сливе подарок.

— А это тебе от рыбаков! — подошел к старику с радиоприемником директор рыбокомбината.

Слива, смущаясь, утер кулаком слезу, принял подарки и стал пожимать руки сослуживцам. Каждый старался сказать ему доброе слово. Слива еще раз взглянул на жену, по щекам которой текли слезы, и проговорил, грозя маяку указательным пальцем:

— Смотри, старый черт, не подкачай!

Ребята, улыбаясь, окружили Сливу, похлопывали по плечу. Мне тоже захотелось подойти к нему и обнять покрепче. Глядя на Сливу и его жену, я пыталась сравнивать их с близкими мне по работе людьми. Мысленно ставила в ряд с ними то Шуру, то Ерофеева, то Бакланова. И получалось так, что самой мне не было места в этом ряду… Может быть, я слишком строга по отношению к самой себе, не знаю, но получалось так… Вспомнила отчетное собрание, когда Шуру выбрали в партбюро, а меня нет… Я была готова тогда навеки поссориться с ней. Мне казалось, что я лишь одна веду общественную работу. А Шура… чем она заслужила такое доверие?

И все-таки, несмотря на то что я тогда оскорбила ее, Шура нашла в себе силы простить меня. Я бы так не смогла. Вот и с Дудаковым. Побегала-побегала — и опустила руки. А Шура созвала конфликтную комиссию, приказ Булатова был опротестован. Подали заявление в народный суд, который восстановил Дудакова на работе. Булатов, правда, шумел:

— Не бывать Дудакову в порту!

— Вы должны подчиниться закону, — убеждали его в райкоме.

— В Усть-Гремучем хозяин я! — кричал Булатов.

И состоялось еще одно заседание суда. Дудакова снова восстановили. Суд обязал Булатова выплатить ему за время вынужденного прогула из собственного кармана.

Древняя мудрость гласит: «Хочешь проверить человека — дай ему власть». Булатов показал себя. Стоило Дудакову задеть его самолюбие, как он только из амбиции готов был воевать с кем угодно, лишь бы настоять на своем. Хорошо, что партбюро не дает ему расходиться, постоянно осаживает его, иначе этот бурбон далеко бы протянул свою длань. И все же Булатов как будто пересилил себя, промолчал, заплатил из своего кармана Дудакову деньги, все до копеечки… и опять ходит королем! А как бы поступила я на его месте? У меня тоже самолюбие о-го-го какое!.. Все-таки многое еще мне надо вытравить в себе, если я хочу стать такой, как Слива, Бакланов, Ерофеев, Шура… Они трудятся молча, трудятся для людей. А я люблю разглагольствовать, привыкла постоянно жалеть себя…

Пока я размышляла об этом, на зеленой лужайке велись приготовления к «банкету». Пусть веселятся, а я потихоньку пойду домой. Может быть, увижу Игоря… Мы почему-то почти не встречаемся. Состоялась прогулка на остров. Говорят, здорово все получилось: рыбы наловили, варили уху, но нас с Игорем там не было… Я просто боялась затеять прямой разговор с ним. Едва только я увидела его ясные глаза, как почувствовала, что не смогу вымолвить ни слова. Не смогу! Видно, исчезла та близость, та дружба, что была между нами в Панине… Впрочем, я сама виновата в этом, — теперь мне ясно, что я поспешила выйти замуж за Валентина. И еще это заявление о разводе!.. Почему же я медлю?