Леонид Корнюшин - Демьяновские жители

— А что ж Хомкин? — спросил Яков, не пропустивший из рассказа ни одного слова и догадавшийся, что это был хоть и отдаленный, но намек на его не так еще давнее и страстное мечтание вернуться из Москвы в Демьяновск с капитально толстым кошельком, чтобы придавить им всех этих обывателей; рассказ Степина вдруг так подействовал на него, что у Якова начали дрожать руки.

— Да уж проще пареной репы вышло: глубокой ночью в своем же саду удавился на яблоневом суку. При описании имущества у него нашли пятьдесят тыщ.

— А чего он их на книжке не держал? — спросила Дарья Панкратовна.

— Видно, боялся, как бы не вышел какой денежный закон. Вот оно как оборачивается иной раз! — подмигнул Степин Якову.

В сумерках, когда Дарья Панкратовна домыла пол, они кончили уборку и позвали Якова переночевать у них.

— Ты йде ж там, отец, жил-то? — не без тайного любопытства задала вопрос Якову Варвара Парамониха, нюхом почуявшая выпивку.

— На квартере, — отбрехнувшись, бросил Яков, и все поняли, что у него не было желания объяснять, на какой именно «квартере».

Степин глубокомысленно покашлял, возведя к потолку глаза, и пояснил:

— Понятно, что не в хлеву…

— Зашабаил-то, Яша, поди, порядком? — не унималась Парамониха.

— Из бригады я вскорости ушел. С пустым кошельком уехал отсюда — с ним же и вернулся.

— Что ж так? Мог бы, светик, вернуться королем. Ужо погуляли бы мы с тобой!

— Гуляй, старуха, на свои.

— Ты чо это сидишь, Яша? — спросила Дарья Панкратовна. — Ты ешь-ка, ешь лучше!

— Не мешай, мать, — заметил ей Иван Иванович.

Яков рассказал им о житье в коммунальной квартире.

— Вот ты и в столице пожил, — заметил Степин, многозначительно подмигивая ему. — Теперь ты не нам чета. Как говорится, гусь свинье не товарищ. Хм!..

Яков продолжал рассказывать дальше:

— Взять, к примеру, жилицу квартиры тетю Настю. Великой души старушка! За всю жизнь ни единого человека не обидела. Одно слово скажет — и злоба в прах разлетается. А себя грешной считает. «Я, говорит, самая грешная». Какая б брехва ни наладилась — мигом угомонит. А сама-то — в чем дух держится. Какой у ней вид, чтоб такую власть оказывать на людей! А вот же — одним словом утихомирит самого черта. Чтоб ей как можно дольше на свете пожить! А деток малых любит как! Она их то «цветочками лазоревыми» называет, то «божьими букашками», то «птенчиками милыми». И все-то у нее выходит складно. Где тетя Настя — там и радость, и человек весел. Откуда сила-то такая? Вот вопрос!

— Из славной души, — ответил Иван Иванович.

— Или взять инвалида Семенова, сторожа магазина Лучкина. Золотые люди! Семенов самолично подорвал за войну двенадцать немецких танков, потерял на фронте четырех сынов, и ничего-то он не требует себе. Только машет рукой: не один, мол, я воевал. Федор троих сынов потерял, а тоже я от него не слыхал ни разу жалобы. Сердечные люди — Синицыны, профессор с женою. Таких поискать! Что ж, Москва… На нее надо вглубь глядеть. Не с кондачка. Однако лишнего, попусту толкущегося народу там многовато. Не худо бы его поубавить. Город многолик и многоязычен. Всего, словом, там порядочно. Всякого фрукту — и сладкого и горького.

— Вот это-то, брат, правда! — с удовлетворением кивнул Иван Иванович, угадав по реплике, что Яков видел не одно только плохое. — В жизни всего много. Да свет-то тьму кроет. — Про себя же с радостью подумал: «Длинный шабайский рупь не затмил! Погнался за деньгами, да образумился. Да и не за ними он гнался».

На огонек к ним пришли Наталья с мужем и Прохор. Пришедшие уселись за стол. Яков видел, что Наталья была очень счастлива. Еще совсем недавно, в Москве, узнав из писем о ее замужестве, он пожалел и даже оскорбился за племянницу. Нашла клад — серого пастуха! Но сейчас, увидев ее сияющие глаза и счастливое, взволнованное лицо, пережив сам многое и изменив свой взгляд на жизнь, он понял, что нашла сестра истинное счастье. «Но она ж такая собой видная! — однако запротестовал в нем недоверчивый голос. — Ну и что с того? Наташа не стала искать радужности. Я-то, к примеру, выдернул только одно несчастное перо из павлиньего хвоста. Как ни гнался за ним!»

— Как же ты живешь, Наташа? — спросил он ее, нарочно выйдя следом за нею в сени, чтобы поговорить наедине.

— Мне ничего другого не надо, — ответила уверенно Наталья. — А ты как, дядя Яков?

Он тушевался под ее ясными глазами, ответил не сразу:

— Споткнулся, видишь…

Наталья хотела еще спросить что-то; но сдержалась: у дяди было тяжело на душе.

Прохор сидел, покрякивая и кивая всем головой, кто бы и что ни говорил. Яков заметил, что он сделался тише и как-то потерялся, но не стал его ни о чем расспрашивать.

— Сидела на кубышке с золотом, а понадобилось-то всего старухе три аршина землицы, — сказал Степин о Лючевской.

— Теперь Инокешка перестанет спать. Надо добро стеречь, — сказала Варвара с воодушевлением, увидев новую бутылку, вынутую из кармана Прохором.

— Чудно! Сжила век, а все кругом ненавидела старуха, да и братец не лучше, — сказал еще Степин. — Как их понять-то?

— Человеку без братства, что босому на снегу, — студено, — сказал Иван Иванович. — В злобе они счастья не нажили.

Все думали над его словами и долго молчали, прислушиваясь к усиливающемуся ветру за окошками.

— Вот ты говоришь, Иван, что во что-то веровать надо. Да ведь живут же миллиены безо всякой веры. А разве у них нету счастья? — спросил Яков у брата.

— Где нету никакой веры — там ничего нету. Равно как где бездушие — там и неправда.

— Это так, — подтвердил Назаркин.

— Постой! А если человек думает только об себе и я вижу, что ему и правда хорошо жить. Счастливый он? — разгорячился Яков.

— Человек тот, Яша, обманывается. Через каждого — будто сок через древесный ствол — проходит мировая скорбь. Одно свое — малое, а всех — большое. Тем мы и живы. В своей одной радости всегда скушно. То же самое — всегда быть счастливым. Да это и не надо. Не для нас. Россия вышла из великих мук. Добро сеет тот, кто перестрадал.

— В одной сытости — такая ж гниль, как и в безверии. И ты не озлобись оттого, что есть скверные людишки. Их накажет жизнь за их же злобу. Давай-ка, мать, Дарья Панкратовна, нам новый самовар! — потребовал Иван Иванович.

— За тем, Иванович, не станет.

«Да, брат, правду говорит, — подумал Яков, посветлевшими глазами оглядывая сидевших за столом. — Никогда человек не найдет счастье в кошельке. Чем он толще — тем хуже. Как не сыщет ее и в злобе. Грела подлая мысль и меня: поднакопить. Тогда, кинувшись за шабаями, я не понимал, что поднакопить лишек — стало быть, уйти дальше от доброты. Опомнился! А мог бы, как многие, зайти в болото… Гнусью, без сомненья, закончилась бы моя деятельность на базе. Спасся! И как славно, что могу спокойно проснуться утром. «В одной своей радости всегда скучно». Ваня тут высказал главную, капитальную мысль. И не только скучно, а мизерно. Я это теперь ясно понимаю. И кажется, знаю, как мне нужно дальше жить».