Леонид Корнюшин - Демьяновские жители

Марья очнулась, окрестив себя знамением, какое-то время лежала, подумала потом: «Гляди-кась! Ад, проклятых, не взял. И таматка — сытые!» На короткую минуту сон поверг ее в уныние. Все ж таки она надеялась, что им отплатится хоть на том свете, в аду. Понимая умом, что ей пригрезился всего лишь глупый сон — мало ли что приплетется за длинную осеннюю ночь одинокой старухе, — однако эта призрачная картина сильно подействовала на сердечную, чуткую Марью. Сон подействовал лишь на короткую минуту — в самый миг пробуждения. Она встряхнулась, как бы сбрасывая остатки плохого видения, и с большой уверенностью проговорила вслух:

— А шиша не хоша? Ну в раю вам, мордам, никак не быть! Все ж я верю — смердить вам в пекле. На другое не надейтесь. За всякую учиненную людям пакость будете, собаки, держать ответ. Хоша и совести у вас нету. Не сбыться сну.

А между тем начиналась жизнь нового дня, уже брезжило, серело утро. В такую пору Марья очень любила петушиный благовест. И, будто малая и неразумная девчонка, радовалась ему. Но нынче не слыхать было петухов, а вместо этого доносился один пронзительный, визжащий звук надрывающейся машины, видно, увязшей в большой выбоине как раз против их дома. Когда звук мотора умолкал, неслась отборная матерщина. Несмотря на то что уже миновал год жизни в казенной квартире, Марья, будто в первый день, чувствовала себя чужой в ней. Хотя давно уже наладили воду в трубах и можно было без хлопот ходить в туалет (Марья насмехалась над Фрузой, когда та произносила этакое дубовое слово), она тайком, положив грех на душу, бегала в ближний, через дорогу, березняк. Она знала, что то же самое делала и Варвара. За целый год Марья также ни одного раза не помылась в ванне, она ее пристроила под корыто, в котором стирала бельишко, а мыться же вместе с другими старухами ходила в совхозную баню. Та мало напоминала деревенскую, но являла собой, однако, лицо бани с отсутствием каменки, но где был полок и можно не хуже мужиков ухлестаться вениками. Их целая дюжина висела у Марьи в углу за шторкой. Нравилось, бывало, Марье в минуту пробуждения, когда светало в окошках, оглядывать свою хату с широкими половицами и бревенчатыми стенами главным образом еще и потому, что там каждый гвоздь был вбит Егоровыми руками. Заглядывавшие же в окошки вишенник и заматеревший малинник соединяли ее с огородом, с землей, и она, не замечая того сама, чуяла в себе особую крепость и душевный лад. Очнувшись в это утро, Марья с особенной внимательностью оглядела свое новое жилище, точно она въехала в него вчера. В глаза ей бросились аляповатые, накатанные во всех квартирах одной вертушкой бледные зеленоватые цветки на стенах. Они ей напоминали нелепых пауков. Однако старухины глаза посветлели, когда пали на краснеющие «огоньки» на подоконнике. Она быстро прибрала постель, выстроив целую пирамиду уменьшающихся, расшитых ее рукою подушечек и застелив ее толстым, ею самой сшитым из цветных лоскутков одеялом, затем умылась холодной водой, помолилась богу и, чувствуя пустоту оттого, что не было забот по двору, отправилась проведать Варвару. Так они, чередуясь, делали каждое утро, если, понятно, не требовалось идти на работу.

Варвара хлопотала около пузатенького самовара, быстро и бесшумно двигаясь по комнате под стать легкой на ногу молодой. Могучее ее сложение ей вовсе не мешало. Она знала, что чаевничать непременно по очередности к ней сегодня придет только Марья, от силы еще, может, хромая Матвеиха, Варвара же, однако, в это воскресное утро зачем-то решила выставить на стол все свои, тоже как и самовар, пузатенькие чашки, блюдца и тарелки с золотистой окаемкой. Тут же среди них оказалась и большая, довольно-таки обкусанная деревянная ложка и уж вовсе ни к чему — алюминиевый портсигар. Мужик ее Степан забыл взять портсигар на войну, и Варвара, как память о нем, выставляла часто его на видное место и мысленно обращалась к пустяковой и немой вещице, точно к живому Степану. Сама Марья скрывала от товарки, что таким же образом и она вытаскивала из своего окованного сундука кроме рубахи-косоворотки Егорову гармонь, перетирала мехи и произносила целую безмолвную речь над ней. Хоть она и берегла рубаху, подороже всех пожитков, конечно, для Марьи была гармонь, потому что в ней еще жила Егорова душа.

«Видать, Варвара не за-ради поверки имущества все вынула — разговаривает с детями и с мужиком», — с осиянным внутренним светом лицом подумала Марья.

— Сон паскудный видала, — сообщила Марья, присаживаясь к столу.

— Пошто ж! — Варвара налила ей чашку чая.

— Побывала я, девка, в аду.

— Ишь ты, спаси и помилуй! — Варвара перекрестилась. — Ну?

— То-то что «ну». Гляжу, а там-то хто б ты думала?

— Бесы? — спросила Варвара.

— Бесы, да без рогов. Сидят там чинненько за богатыми закусками Юзик, Карманов, Северинов Степан и прочие, такие ж выкормыши и гады.

Варвара покатилась со смеху, заколыхавшись всем своим могучим телом — даже стол заходил ходуном.

— Давай дале! Ох ты мать честная!..

— Че дале? Черт сидел там как бы на председателевом месте. Вино трескали. Там, должно, алкогольного запрету нема. Я и говорю им: «Кипеть вам тутка в горячей смоле!» А Юзик в ответ: «Мы всегда — над вами, а вы всегда — под нами». Видала?

— Над нами-то особо не вознесется. А сон-то, подруга, мировой. Все ж угодили в ад!

— Ох, ты, чай, ухлопоталась, мать! — пожурила ее Марья. — А я-то седни — будток девка на выдании — разнежилася, — призналась она, проходя к столу.

— Те какого варенья-то дать? Вишню ай крыжовника? — спросила Варвара, обегая ласковым взглядом Марьино лицо.

— И того, и другого отпробую.

— Сундуки-то наши — одна память, — вздохнула Варвара, смахивая украдкой влагу с глаз.

— Добра в их, верно, нетути, — кивнула головой Марья, — портцыгар-то, чай, сам Степан делал?

Она знала, что сам, но ей хотелось доставить приятное товарке. Варвара любила вспоминать про все, что сработал своими руками ее муж Степан.

— А то кто ж! — ответила та с гордостью. — Ай ты позабыла, каки у мово Степы были золотые руки? — будто обиделась Варвара.

— Как же я, мать, могу забыть-то? Чо, Милка опять с прибытком? — указала на толстую серую, лежавшую в дремотном забытьи на лоскутном одеяле кошку вместе с тремя хорошенькими котятками.

— А, прах ее забери! Не знаю, куды их и деть? Ты стирку кода думаешь учинять? — спросила Варвара, поглядев внимательно на товарку, отметив про себя, что за последнее время та заметно сдала, будто сделалась меньше ростом и стала гнуться к земле.

— Навела вчерась щелок. Седни светлый день, а завтра постираю. Надо, девк, сперва дожить.

— Оклемайся посля простуды. Я тоже собралась — заодно и твое прихвачу. Велика работа! — В голосе Варвары звучала так хорошо знакомая доброта, что к горлу Марьи подступил теплый комок.