Леонид Корнюшин - Демьяновские жители

— Ой, подруженька, ай хоронить меня собралась? — засмеялась Марья.

На лестнице затопали шаги, по которым Марья угадала, что шли не мужики, а бабы, и она не ошиблась в том: в дверях появились Матвеиха, Мышкина Аграфена и Дарья Зотова. Последняя держала в руке вязанку баранок, а из кармана Аграфены выглядывала четвертинка, которую она тут же водрузила на стол, заявив:

— Помянем наших убитых мужиков и сынков!

При этом светлая глубокая печаль отразилась на лице каждой из них. Они постояли в молчании, каждая со своим горем, а потом, будто отряхнув его, полезли за стол. Они знали, что теперь, за самоваром, начнутся их самые задушевные беседы, что было всегда в воскресные дни. Варвара тем временем вынула из газовой плиты три пирога, сбрызнула их холодной водой, два покрыла холщовыми полотенцами, а третий начала закручивать в чистую тряпицу. Старухи догадались, для чего она это делала.

Марья обратилась к Фекле:

— Пошто ж, кума, не осталася на жительство у сына в Воронеже? Ты ж вроде навовсе уехала?

— Куды я им, — горестно отмахнулась Фекла, — обуза.

— Да ты говори толком-то, — сказала Варвара.

Они видели по лицу Феклы, что та находилась в затруднительном положении, старуха как-то сразу сникла, сгорбилась.

— Оне-то, бабы, меня позвали… чтоб, значица, лишнюю жилплощадь получить. Им полагалася двухкомнатная, а как меня, стало быть, прописали, так по законности дали квартеру об трех комнатах.

— А тебя выписали, что ль? — поразилась такой подлости Марья.

— Ну да. Сына я, бабы, не хулю: ен у женки под каблуком. А тая заявила: «Ежели не выгонишь старую кикимору — подам на развод». Ну а я-то как могла допустить? Было б им хорошо. Мое ж детище. И посадили оне меня обратно в поезд. Одно неладно: пензию-то я туды перевела. Как же теперя быть-то? Када хошь, без копейки остануся?

Матвеиха пришла в негодование:

— Сынок тоже хорош. «Под каблуком». И у сына — корысть. А об снохе и слова нет — паскуда!

— Пошто ж мне их осуждать? Вот только бы пензию воротить.

— Заяви немедля в райсобес. Не то пойдешь, стара, с протянутой рукой, — посоветовала Марья.

— Ох-хо-хо… Как же жить им без стыда? — опечалилась Аграфена.

— Да, вишь, живуть и в придачу кофею пьють, — сказала Матвеиха, — а к кофею ишо и куньяк.

— Брат Иван сказал: без совести и стыда нету. Стало, без чести живуть, — заявила Марья.

— Без чести, а царствують, — сказала Варвара.

Марья поправила ее:

— До поры до времени.

— Я вам, бабы, не баила, — заговорила с возмущением Матвеиха, — на той неделе была я, Марья, у твоей родни — у исполкомовской начальницы Варвары.

— Нащет Лидиной квартеры ходила? — спросила Марья.

Матвеиха, обуреваемая чувствами, не могла усидеть и, вскочив из-за стола, грохнула по нему кулаком:

— Стыдно и сказать… заставила лбом об пол стукаться. За квартеру земного поклона встребовала. Зараза на колени поставила.

— Иные взятки беруть, а энта, вишь, блажью мается, — сказала Фекла, — должно, высоко метить баба.

— Метить-то высоко, да низко шлепнется, — заявила с уверенностью Марья.

— Не всегда оне шлепаются, — заметила Варвара.

— Чо, слыхали, к Северину сын приехал, — сообщила Фекла новость.

— Эт, который? Старшой, что ль? Начальник? — спросила Марья.

— Ен самый — Михаил.

— Повезеть, стало быть, старика в Киров к себе, — догадалась Варвара.

— Навряд. Степан насолил и сынам. Не возьметь он его, — твердо заявила Марья.

— Не возьметь, — подтвердила и Аграфена. — Сыны его бросили, как собаку.

Марья вздохнула, проговорив осуждающе:

— Хоть он и злодей, Степан а бог их покараеть.

— Ну они его кары, видать, не дуже-то боятся, — проговорила с насмешливостью Матвеиха, поправляя свой блекло-желтый цыганский платок. — Меньшой за год прислал два письма, а Мишка, начальник, кажись, вовсе ни единого.

— Чаго ж ен тогда приехал? — Варвара, однако, несмотря на сообщение о приезде сына к Северинову, не раскрутила пирог, решив все-таки отнести его ему.

— Попить вволю натурального молока, пожрать меду и яблок. Не знаешь, что ль, пошто ездють к нам? — ответила Матвеиха.

— А какими мальцами-то славными росли! Что старшой — Мишка, что меньшой — Илья, — сказала Марья.

— Детки, считай, все хорошие, — сказала Аграфена.

— Чо ж, велик начальник-то? Михаил? Ты ведь все про них знаешь? — спросила не без насмешки Дарью Матвеиха; подначивали они ее иной раз Степановым ухажерством.

— Уж так, бабы, велик, что страх. Агромадный начальник! Бають: не токо ево, а и женку на большой казенной машине возють. Скажем, надо ей прогулку изделать — и пожалуста: садися! — сообщила Дарья, знавшая действительно кое-что про сынов Северинова.

— Велика ль штуковина — машина! Нонече их у людей вона скоко! — сказала Аграфена.

— Дак той свои: содержать следовает. Чай, за заработанные денежки купленные, — проговорила Варвара.

— Кто за свои купил, а кто — за легкие, — поправила ее Марья.

— Бабы-то иные вовсе ошалели. В бархате да в золоте хочуть ходить, — сказала Дарья. — Али, к примеру, иные сытые телухи хари свои моють простоквашей.

— Эт зачем? — удивленно спросила Варвара, начинавшая легонько сотрясаться от внутреннего смеха.

— А чтоб век красивыми быть.

— Две жизни, видать, прожить хочуть, — засмеялась Матвеиха, держа на растопыренных пальцах блюдце.

— Посуды простой они тожить гнушаются. Ищуть германьский хвархвор. У них, стало быть, сирвиз красный есть. Ложки, вилки — не железные, а чистого серебра. Во как живут сынки Северина!

— Понятное дело: кто из грязи — тот в князи, — сказала Варвара, добавляя в чайник какой-то душистой травки, так что по комнате сразу же распространился тонкий, бодрящий аромат, и лица старух повеселели.

— Сам Толстой-то, на картинке видала, в посконной рубахе ходил, — заметила Марья. — А они, вишь, как баре.

В дверь довольно требовательно постучали, Варвара крикнула: «Входи!», и на пороге возник в своем сером, обтерханном понизу плаще и с остроносым, до глянцевитости выбритым лицом Юзик. Он потянул ноздрями самоварный дух, оглядел нехитрые закуски, и по выражению его лица было видно, что он не прочь подсесть бы к старухам, однако те его не пригласили к столу. Юзик переступил ногами, и на тонких, поджатых губах его зазмеилась холодная, хитрая улыбка, смягчившая строго начальственное выражение лица.

— Придется, родные, завтра выйти в поле, — проговорил он как можно мягче, что ему плохо удавалось, голос его, по обыкновению, скачуще подпрыгивал. — Надо прикончить лен. А то как бы белые мухи, понимаешь, не полетели. Мы вас просим потрудиться последнюю неделю. Я, понятно, действую в рамках и от имени, так сказать, директора, — Юзик замолчал, продолжая поглядывать на самовар.