Леонид Корнюшин - Демьяновские жители

Он уже не мог теперь так мастерски работать. Бывало, едва возьмет инструмент, дело начинало гореть в его руках. «Что ж это я с собой сделал? — задал он себе страшный и тяжелый вопрос. — Я считался лучшим столяром в Демьяновске! Кто лучше меня мог сработать вещь? Не было такого. Скажу без похвальбы». Грустный и тихий, Прохор вернулся со двора. Только сейчас слова отца во всей полноте дошли до его сознания. Тогда он отнесся к ним как к словам, сейчас же они открыли страшную пропасть и смысл потери своего лица. Внутренне Прохор сопротивлялся, но он чувствовал, что обманывал себя, считая свою нынешнюю жизнь и работу хорошей. «Зачем мне директорство? Не по мне. Не за свой гуж ухватился», — думал он, шагая на другое утро на работу. Однако приятность начальствовать раззуживала его. Умом Прохор понимал, что он должен, и чем скорее, тем лучше, порвать с должностью директора и опять вернуться к прежней столярной работе, но не хватало воли перечить жене — вечером он имел с ней тяжелый разговор.

— За спиной шушукаются: мол, жена в начальники пристроила.

— Наплюй, не обращай внимания, — наставляющим тоном сказала Варвара, — люди завистливы. Дерись за свое место под солнцем!

— Какой я директор!

— Бери на заметку, кто дерет горло. Имей своих людей в цехах — пусть доносят о горлопанах. Там есть Митяков — правдолюбец, вытури.

— Он хороший рабочий.

— Слушай меня! Не перечь. Оттого он тебе и опасен, что хороший. С планом на заводе плохо. За текущий квартал округли… припиши. Сейчас объявлено ускорение. Ты должен укрепиться в должности. Надо заткнуть глотки.

— В плановом отделе заприходован выход товара. Как я округлю? — От этого разговора Прохора даже испарина прошибла.

— А уж это дело главбуха и плановика, — продолжала наставлять Варвара. — Намекни им, но — аккуратно… Чтобы тихо. Синцова — паскуда.

— Стало быть, втирать очки?

— Жизнь — не книга и не кино. На розовой честности далеко не уедешь. Когда завод перестанет лихорадить — наверстаешь! А пока делай так, как указываю.

— Тошно, — выговорил Прохор.

— Надевай всегда галстук. Чисти сапоги. Ты теперь — фигура.

— Толкаешь ты меня…

— Ну-ну! — прикрикнула властно Варвара.

Муж при деятельнице жене. Этого не мог он переносить! Когда заикнулся о приписке, главбух Синцова пригрозила разоблачением.

Прохор, красный как рак, удалился из ее кабинета, твердо решив отказаться от должности. С такой мыслью он и отправился на другой день на работу. Как и всегда, первым вошел в кабинет его заместитель Приходько. Прохору было хорошо известно, что человек этот всеми силами добивался должности директора, поставив целью своей жизни получить ее. Он уже совсем было подобрался к стулу, как на арене, совершенно неожиданно для Приходько, возник серьезный противник — муж заместителя председателя райисполкома, разрушивший в один миг все счастье и планы его. Отдавая Приходько распоряжения, что следовало неотложно делать, Прохор отчего-то стыдился смотреть ему в глаза, точно он и в самом деле в чем-то провинился перед ним. Прохор одновременно и жалел, и боялся этого человека. Тертый и много поплававший по житейскому морю в пятьдесят пять лет, но еще крепкий, здоровый и круглый, как налитый соками переспелый арбуз, с гладенькими, будто прилизанными волосами, в своем неизменном черном костюме и с черным галстуком с дешевой заколкой, вдобавок из желтой кожи, с застежками, портфелем под мышкой, Приходько, казалось, самим богом был создан для стула директора.

— Остап Калинович, зайди ко мне часов в пять, — Сказал Прохор, отпуская его.

— К дударевским поедем? — спросил Приходько, вытирая полнокровное лицо клетчатым платком.

— Нет. Есть кое-какое дело… — не договорил Прохор, подумав про себя: «Обрадую… Ему-то праздник. И тут я должен стоять твердо. Надо решиться. Иначе измотаюсь и крышка мне, дубине!»

В пять часов, отряхивая сырость с плаща, Приходько своей солидной походкой, заметно переваливаясь, вошел в кабинет Прохора.

— Вот чего, Остап Калинович, дело таково… Я поговорю, — он запнулся, не досказав: «с Варварой», — с кем надо… Словом, может так выйти, что ты сядешь за этот стол.

Приходько соображал, что бы это могло значить, решив разговор обернуть в шутку.

— Боюсь, стул треснет. Толстоват я, — улыбнулся он.

Прохор поднялся с ясным выражением лица, спокойный и твердый:

— Баста, я отдиректорствовал!

В этот же день, не откладывая, он решил заявить об этом жене. Варвара, в последнее время раздавшаяся в ширину, по-хозяйски вылезла из «Волги» и, снисходительно кивнув кланявшейся ей старухе соседке, вошла в прихожую. Решительный, с крепко сжатыми губами, Прохор точил напильником топор.

— Дело решенное, Варвара, — проговорил он твердо, — я ухожу с должности. Заявление уже сдал.

Первое, за что ухватилась Варвара, — была дочка, и она обратилась к ней:

— Гляди, Валюша, гляди, доченька, какой набитый дурак у нас папка! Ему, видишь, идиоту, охота рубанком мозоли набивать!

— Варвара! Ты меня тряпкой сделала. Но я тебе не бумажный колпак. Заруби ты это себе на носу! — отрезал он непоколебимо.

— Он и тебя, как вырастешь, отправит наращивать мозоли. Да где ж еще такого дурака сыскать?! — всплеснула руками Варвара. — Люди изо всех силенок карабкаются к должностям, а ему, видишь, вкалывать потребовалось. Ничтожество! И запомни: ты конфузишь меня! Мне стыдно как личности, моя жизнь на виду. Забери немедля дурное заявление да пораскинь мозгами, пока еще есть время.

— Разговор кончен: должность я с себя снимаю.

Сперва не придавшая значения его заявлению — взбрела в голову блажь, — теперь Варвара поняла, что его невозможно переубедить. Привыкшая к его бесхребетности, к тому, что он покорно исполнял ее желания, и, очевидно, считавшая, что скорее небо упадет на землю, чем станет роптать муж, Варвара посчитала нужным еще крепче насесть на него и силой своего характера подавить его волю.

— В таком случае можешь уматывать — тебя тут никто не держит! — бросила она, не глядя на него.

— Что ж, я, пожалуй, так и сделаю. — Он полез в угол за чемоданом, раскрыл его и стал бросать туда свои рубашки из шкафа.

— Скатертью дорога. Был и остался дураком, — высокомерно бросила Варвара.

— Уходи и ты с должности. Не по тебе место, Варвара. Не жди худого — тогда честное имя потеряешь. Ежели оно еще есть, — тихо прибавил Прохор.

— Слова выжившего из ума папаши! Ты пожалеешь, несчастный! — крикнула ему в спину Варвара.

«Вот оно как бывает: столько прожили вместе, а гложемся, что собаки. А ведь такая она короткая, наша жизнь!» — думал с грустью Прохор, загораживая лицо от хлеставшей по нему снежной крупы, чувствуя, что весь коченеет на пронизывающем ветру.