Леонид Корнюшин - Демьяновские жители

Туманов давно уже задумывал книгу о таком вот маленьком городке, о его жителях, которые тихо и незаметно занимаются делами, не шумят и не гремят, и, узнав от сестры о том, что бригада плотников, в которой находился и Иван Иванович Тишков, сейчас занята ремонтными работами в церкви, загорелся желанием потрудиться самому с ними, чтобы ближе узнать этих людей в деле и все общупать своими руками, — без сомнения, могло пригодиться при писании романа.

— Знаешь, я хочу с ними поработать. Маленько разомнусь, — сказал он сестре за завтраком. — Ты ведь помнишь, что я когда-то плотничал?

Ему было очень важно узнать мнение сестры.

— Что ж, не помешает, — ответила Екатерина, вопросительно поглядывая на него; Роману Романовичу показалось, что она чего-то побаивалась.

— Ты думаешь, не осилю?

Она ответила чистосердечно:

— Я не знаю, Роман. То было, когда ты держал в руках топор, так давно. Не вышел бы конфуз, как с Князевым. А когда-то ты и правда отменно плотничал, Роман. Что ж, если есть зуд — иди.

— Конечно, скверно осрамиться. Я понимаю. И все-таки, Катюша, я попробую. Да, мне следует размяться. Наш брат гнушается, как черт ладана, физической работы. Вот отчего иные называют шлею чересседельником.

Екатерина опять повторила «не помешает», одобряя его намерение, и Туманов вышел на улицу, направившись к церкви. Та, почерневшая, с худой крышей и выломами в стенах, показалась за старыми, уже озолотившимися липами на склоне обрыва перед кладбищем. Бригаде плотников были поручены ремонтные работы, чтобы затем разместить здесь краеведческий музей. Работы предвиделось великое множество, денег же отпускалось так ничтожно мало, что по смете хватало на одну крышу, но Иван Иванович поставил перед товарищами условие: или отказаться совсем, или же взяться и довести работу до конца, несмотря на грошовый заработок. И он снова погордился мужиками: все согласились, лишь заколебался Лушкин Петр: он подумывал о женитьбе и ему, следовательно, требовались для такого важного дела деньги. Однако Петру было больно видеть погубленную красоту храма, и он вместе с ними налег на работу.

Приход в бригаду Туманова был воспринят мужиками совсем иначе, чем Кирилла Князева. Тот был в сознании мужиков заевшийся начальник, этот же — знаменитость, известный в стране человек, кроме того, он явился не играть «в народ», а поработать какое-то время с ними, чтобы лучше написать книгу — пускай не про них, а про такую вот работу. Тут крылась, как они все понимали, разница.

Иван Иванович поручил ему подносить раствор и кирпич. Подноску же кирпича и раствора Иван Иванович поручил не потому, что хотел испытать физическую выносливость Туманова, — он пока не мог доверить ему кладку, где требовалось умение. То, что ему велели делать самую тяжелую, мускульную работу, не угнетало Романа Романовича. Через час он почувствовал, что выбился из сил. Надо было собрать всю энергию, не показывая своей отвратительной слабости, и кончить рабочий день молодцом. Между тем старухам наскучило такое зрелище, и, продолжая дивиться, все разошлись, а за кустами теперь торчала лишь одна фигура Селезня, хихикающего над павшей знаменитостью. Селезень испытывал наивысшее удовольствие, как будто что-то особенное и важное происходило с ним самим. «Вознеслись… великие. А носом-то в грязь не хотели? Таким-то макаром. Псу под хвост все ваше величие. Подняться б только!» Однако, чтоб не потерять веса и достоинства, он удалился, все так же зажимая под мышкой свой портфель.

День занялся теплый и светлый. Пахучий осенний воздух приятно остужал мокрую от пота спину. «Я должен не показать своей слабости, во что бы-то ни стало осилить, иначе буду сукин сын!»

Были минуты полного изнеможения, особенно после первого перекура; ему казалось, что больше не в состоянии таскать кирпичи, что еще мгновение — и он упадет от бессилия на землю. Угнетала также гулкая пустота разоренного памятника, зиявшие дыры в поросшей мхом и лозинами крыше и в стенах. Он шатался, вытирал рукавом мокрое лицо и душил в себе эгоистическое желание немедленно бежать отсюда, чтобы избавиться от тяжкого труда. Но как только, разогнувшись, он взглядывал на работающих мужиков, на душе делалось увереннее и спокойнее.

Назаркин, стоя на коленях, молотком с кривой ручкой обивал неровности, затем захватывал полный мастерок раствора и так садил кирпич, что он совершенно сливался со старой кладкой. Наконец, когда Туманову стало вовсе невмоготу, Иван Иванович проговорил:

— Пора закусить.

Обедали тут же, разложив снедь на коленях. Мужики побаивались языка Степина — он мог накинуться на Туманова, как на Кирилла Князева, с насмешками. Но Степин молчал, должно быть приготавливаясь идти в наступление на него в конце дня. Во время обеда перекинулись лишь пустячными и короткими разговорами о демьяновских новостях. Опять налегли на работу прежним порядком — каждый стал на свое место. Туманов повязал голову носовым платком, выпростал рубаху из брюк, простоватый, не выделяющийся вид еще теснее сближал с мужиками, и все доверчивее и мягче делался по отношению к нему Степин. После обеда, как и ожидал Туманов, несмотря на короткий отдых, ему не стало легче, а, наоборот, еще тяжелее. Он уже с трудом волочил ноги, была как кол спина. По лицу его градом катился пот. Однако, взглянув на мужиков, он не заметил в них ни тени усталости: работали как бы играючи. Для них выполняемое ими дело не представляло никакой трудности. Наоборот даже, в работе они находили полное удовлетворение. «День, достойный целой жизни иного человека. Честный трудовой день!» — И, думая так, собрав в кулак волю, Туманов старался не отставать.

Степин, уложив в ящик инструмент, протянул ему пачку дешевеньких сигарет.

— Засмали, табачок отменный, — и при этом он с самым добродушным видом подмигнул Туманову.

На углу, около нового здания почты, возвращаясь с работы, Роман Романович вдруг столкнулся лицом к лицу с Натальей Тишковой.

Она крепко и горячо, как сестра брату, пожала его руку.

— Не подкачал, Романович, молодец!

— Скажи, ты… счастлива? — спросил ее Туманов: он знал, что Наталья сошлась с пастухом.

— Да! — порывисто и не задумываясь, ответила она ему.

Наталья попрощалась и пошла.

Он, сконфуженный и несколько уязвленный, посмотрел ей вслед.

«Странно… все-таки… жена пастуха».

Сестра встретила его в прихожей.

— Катя, все хорошо, хорошо! — сказал он ей просто и искренне с выступившими невесть отчего слезами на глазах. — Сестрица, я жутко хочу есть!

— Я рада, Роман, за тебя, — ответила искренне Екатерина.

Древняя старуха Анна Сергеевна Лючевская уже другой месяц хворала, как мумия, полулежала в своем таком же старом кресле, смотрела то в темный, покрытый трещинами потолок, то в окно — на видимую отсюда заднепровскую даль. Вчера вечером, на закате, она вдруг умилилась до того, что тихонько всплакнула. Было ли оно отблеском каких-то нежных воспоминаний былого и давно уже померкшего, или же душу ее заставил умягчиться самый простой страх, какой охватывает всякого грешного человека перед кончиной? Что это такое было с ней?.. Какое-то диво: только вчера вечером старуха почуяла себя вполне счастливою. Она заплакала и, наклонившись, брат расслышал ее шепот: