Юрий Либединский - Дела семейные

«Все византийские штучки...» — думал Сомов о Фивейском, сразу и о характере и о стиле его, когда они задержались перед проектом молодого архитектора Миляева, любимца старика Фивейского, работавшего в его мастерской под непосредственным руководством этого старого мастера.

Сейчас в обходе кроме Касьяненко, Сомова и двух его заместителей участвовала большая группа аспирантов, авторов проектов. К стенду, на котором выставлен был проект Бориса Миляева, подошла довольно большая толпа.

Борис Миляев вышел вперед и стал давать пояснения к проекту. Он был невысокого роста, но это скрадывалось необыкновенной ладностью его сложения. На нем был военный, хорошо пошитый офицерский мундир, на плечах выделялись следы погон, колодки свидетельствовали о многих наградах. На его красивом лице, которое Сомов привык видеть самоуверенным, сейчас заметно было волнение, красные пятна появлялись и исчезали на щеках, и Сомов, знавший, что Миляев несколько раз был ранен на фронте, с сочувствием подумал, что он болезнен и хрупок. Стараясь держать себя спокойно, он докладывал общие предпосылки проекта, быстро водя большой указкой над макетом.

На большой северной судоходной реке строилась гидроэлектростанция, на базе ее энергии предполагалось на большом пространстве лесов электрифицировать лесозаготовки, построить бумажно-целлюлозный комбинат, мебельную фабрику. Новый город должен был поглотить несколько старинных сел, где располагались колхозы с животноводческим уклоном.

Борис Миляев положил в основу проекта расположенный поблизости от гидроэлектростанции, на лесистой возвышенности, старинный, северо-русской архитектуры храм. Повторяя и варьируя его купола и белые стены, должен был подняться новый город, его профиль четко и красиво намечен на рельефном чертеже.

Сомову сразу вспомнился знаменитый проект «Северной лавры» Фивейского, проект хотя и неосуществленный, но прославивший старика еще до революции. Видно, что в проекте Миляева Фивейский осуществил свою давнюю мечту.

Миляев закончил свою речь совсем по-другому, чем ее начал, — голос его звучал громко, звонко. Замолчав, он не без щегольства обвел указкой вокруг своего макета, как бы говоря этим жестом — дело говорит само за себя.

И правда, макет был хорош. Среди необозримых хвойных лесов над широкой рекой на холме высился город со множеством шпилей, которые как бы имитировали церковные колокольни, как бы варьировали старый храм.

Касьяненко, обращаясь к автору проекта, задал несколько вопросов, — они относились к тому, как он представляет себе возрастание будущего города, спросил о характере почвы, не болотистая ли она.

— Нет, пески, — быстро ответил Миляев.

— Вы уверены?

— Как же, я оттуда родом... — И Миляев усмехнулся и с некоторой заносчивостью вскинул маленькую и красивую голову.

Получив ответ, Касьяненко в раздумье погладил подбородок, как бы пробуя, насколько хорошо он побрит. Впрочем, примерно так же реагировал он и на проект азербайджанского автора, и на эффектный проект «Города в пустыне», который представил коллектив проектировщиков Узбекистана.

Сомов, который хорошо знал Касьяненко, с самого начала заметил, что тот чем-то недоволен, но не хочет делать слишком скоропалительных выводов. И по всей вероятности, они прошли бы так же молча мимо проекта Миляева, как проходили мимо других проектов, но вдруг раздался чей-то взволнованный голос:

— Разрешите задать вопрос!

Александр Крылатский, на чей глуховатый голос обернулись все присутствующие, как и Борис Миляев, пришел из армии и тоже был несколько раз ранен. Но в отличие от Бориса, который в армию пришел из института и служил по специальности — военным инженером, Саша Крылатский вступил в армию в первые дни войны, на родине, в Белоруссии, партизанил в тылу у немцев, и, когда партизанская часть, в которой он служил, соединилась с Красной Армией, его, кандидата партии, послали в школу лейтенантов. Командир взвода, а потом роты, он дрался в 1943 году на Западном фронте, был ранен, получил звание старшего лейтенанта и как командир батальона участвовал в освобождении Белоруссии. На этот раз он был ранен настолько тяжело, что на фронт не вернулся, а поступил в Академию градостроительства.

Сомов давно знал его, и потому вопрос, который Крылатский задал Миляеву, не удивил его.

— Скажите, товарищ Миляев, — спрашивал Саша, самолюбиво краснея, точнее сказать, бурея всем своим старообразным и худощавым лицом, — считаете ли вы, что ваш проект может облегчить проблему создания новых социалистических городов для других авторов проектов?

— Дорогой Александр Пантелеймонович, — покровительственно-ласково ответил Миляев. — Уже в самой постановке вашего вопроса я чувствую подвох. Потому отвечу вам прямо, — в тех единственных, по своему характеру, условиях, в которых будет построен Северный город, я считаю, что никакой иной город, кроме предложенного мной, не может быть построен. — Он быстро взглянул на Сомова, явно ища одобрения, потом на Касьяненко, боязливо и вопросительно.

— А он не будет так построен, как вы хотите его построить, — волнуясь и сильнее обнаруживая белорусский акцент, сказал Крылатский. — И если мне будет разрешено, я скажу почему.

Сомов не успел еще ничего ответить, как Касьяненко быстро проговорил:

— Пожалуйста, пожалуйста...

И Крылатский заговорил. Это было нападение прямое, страстное и по форме, пожалуй, грубоватое. Он начал с того, что ответил на вопросы Касьяненко, заявив, что перспективный план строительства не соответствует прогрессивному росту населения. Потом стал критиковать резкое несоответствие проектируемых жилых зданий с тем, что имеется в индустрии жилищного строительства. Тут Миляев, сильно расстерявшийся, обрел дар речи:

— Так вот как! Вы хотите шаблонизации, стандарта! А там, где стандарт, кончается искусство!

— Черт с ним, с искусством! — ответил Крылатский. Его слова вызвали бурное возмущение молодежи, он сразу потерял все то сочувствие, с которым его слушали.

— Это позор, что наше крестьянство ютится в старых деревнях, которые привыкла воспевать наша декадентская поэзия!

Это гадость и барство!

— Ты ничего не понял!

— Это ведь Блок!

— А хоть бы Пушкин! — старался перекричать Крылатский своих оппонентов. — Я заявляю, что не буду с этим мириться, и не я один! Сельскохозяйственное производство, колхозный строй, основанный на машинной технике, повелительно требует новых форм общежития! И не безжизненная архаика и стилизация под церковный стиль нужна нам сейчас. Нет, мы не пойдем по этому пути. Открыто заявляем, как сторонники индустриализации жилищного строительства, сторонники типовых стандартов: мы хотим всю нашу необъятную страну застроить социалистическими городами, чтобы колхозное крестьянство наше и рабочий класс пользовались бы всеми удобствами городской жизни: водопроводом, газом, теплоцентралями, кинематографами, театрами...