Николай Корсунов - Высшая мера

Сразу же сникла.

— Война ж, товарищ командир… Батьку немцы во второй же ж день расстреляли. Им сказали, он ихнего шпиона выдал… А я… вот… С вами теперь. — И с непосредственностью юности, не способной долго горевать, вскинула голову, опять оживилась: — Теперь мы немцам ой же как дадим! Теперь они…

— Отчего вдруг, Елена?

— А Артур же ж говорит: «Вот кабы подполковник был, мы б им показали! Без Табакова, говорит, дело наше табак…»

Мужчинам стало неловко от ее наивного простодушия. Но если губы Борисова тронула прощающая улыбка, то Калинкин обидчиво отвернулся.

— Что еще за Артур? — нахмурился Табаков.

— А Воскобойников же ж!

— Ах этот…

Табаков приподнял ладонь к козырьку фуражки, жестом этим отпуская Лесю, и пошел дальше. Гуськом тронулись за ним и Борисов с Калинкиным. Леся недоумевала: почему так переменились командиры? Улыбнулась и успокоилась лишь тогда, когда комиссар оглянулся и дружески помахал рукой.

Вышли на опушку. Отсюда начинался неглубокий ход сообщения. Виляя меж кустов, он вел к окопам, угадывавшимся метрах в ста пятидесяти. За кустами слева трое красноармейцев, подровняв дно воронки, хоронили в ней убитых. Справа от тропы — круглый окоп ротных минометчиков.

Задержались в траншее первого батальона. Ноги оскальзывались на грязи: не очень-то тут глубоко зароешься, подпочвенные воды близко. Вдавив локти в бруствер, через бинокль рассматривал поле перед окопами. Вблизи оно густо изрыто воронками, а дальше — ровнее, постепенно переходит в пологую возвышенность. По склону ее вразброс — деревья, будто поредевшая цепь пехоты, идущей в наступление. Между ними, теряя в сумерках четкость очертаний, темнели пять подбитых немецких танков. Над одним, самым близким, все еще проблескивали язычки пламени, слабый ветерок тянул запахами сгоревшего мазута, жженой резины и поджаренного мяса.

По выпуклости холма растянулось, как гармонь, село. В центре белела церковь без колокольни — снесена снарядом, видимо, вместе с наблюдателем. Чуть в стороне на светлой кромке неба четко рисовались кресты и ограда кладбища. Из села спускалось шоссе. От НП батальона оно проходило правее шагах в двухстах. Сквозь ров, разорвавший шоссе, просвечивало болото с бородатыми кочками.

С возвышенности немцам хорошо обстрел вести: все цели просматриваются. Но наступать пехотными порядками — не очень-то: обороняющиеся видят каждого. Тут не потерять только выдержки. Но этими качествами, как успел понять Табаков, солдаты полка обогатились. В окопе они располагаются по-хозяйски, обстоятельно. В передней стенке, на уровне пояса, небольшая ниша, в ней рядком уложены гранаты, обоймы с патронами. Более широкая и глубокая ниша вырубается внизу. В ней красноармеец спит, застелив ложе ветками и шинелью, в ней прячется при артналете и бомбежке, ныряет туда, когда на окоп наползает танк. Если не завалила, не похоронила, то выкарабкается, встряхнется и снова воюет. Загодя сделана каждым бойцом и ступенька в стене, на которую можно встать, когда поднимаешься в атаку. Делались, доглядел Табаков, ступеньки и в обратную сторону, на случай, если убегать придется.

Молча разглядывали позиции и Калинкин с Борисовым. Пригибались, когда вдруг резко начинал бить крупнокалиберный пулемет немцев. Задевая гребень бруствера, пули взбивали пыль, и она оседала на плечах и фуражках. Взлетала ракета и красновато-белым комом, оставляя дымный хвост, падала вблизи окопов. Когда умолкал пулемет, тишина становилась тягостной. Удивительными были лишь скрипучие, по-родному знакомые звуки, возле болота их издавал с паузами коростель. «Какой-то холостяк, что ли? — стороной отметил Табаков. — Коростельи свадьбы давно кончились».

За поворотом окопа послышались шаги. Характерный голос Леона Тобидзе:

— Как настроэние, Васыльев?

— Жду, товарищ капитан.

— Чэго, Васыльев, ждешь?

— А чего-нибудь, товарищ капитан. На войне, я понял, сплошное ожидание. Кашу, чай ждешь, потому что они через сутки бывают. Ждешь смерти каждую минуту, ждешь ранения, ждешь танков, самолетов, ждешь нагоняя от начальства…

— Только этим и занят, Васыльев?

— Нет, товарищ капитан. Еще я зло коплю. На войне, я понял, без зла никак нельзя. Без зла, товарищ капитан, голова ленива, все ее, проклятую, ко сну клонит. А тут — нельзя, тут уж так: убей немца, или он тебя убьет. Середины, я понял, нет и не бывает на войне.

— Вот это совершенно правильно, Васыльев.

Только появился Тобидзе, как рядом оказалась и Леся. Она, похоже, бежала и теперь, прижимая руку к груди, с трудом ровняла дыхание. Со страхом и ожиданием уставилась на Тобидзе.

— Товарищ… — судорожное проглатывание воздуха, — товарищ капитан, где… сержант Воскобойников? Ему… я хотела перевязку, рана… у него…

— Здесь, санинструктор, есть старшие по званию. Необходимо спросить разрешения на обращение ко мне, товарищ санинструктор.

— Ой, ну что уж вы! Я ж, мне ж…

И вот они, слезы на глазах. Леся повернулась опять куда-то бежать, но суровый капитан смягчился:

— Успокойся, Леся. Старший сержант Воскобойников на задании, он скоро вернется… Успокойся, Леся!

— У него ж рана! Его ж перевязать… Молчал, как стена окопа! Няхай только ж вернется, я ж ему…

И убежала, оставив в окопе улыбки. Один Табаков не улыбался, внимательно и сочувственно посмотрел на Тобидзе. Пока только у Леси и Тобидзе есть глубоко личное горе — гибель близких. У остальных оно пока общее, как бы коллективное, переносимое потому с меньшей болью. У комбата беременная жена погибла в первую же бомбежку, но Тобидзе держался. Видимо, горе его ушло в глубину. Так уходит в темную глубину камень — тихо, без всплеска. А с Калинкина и Борисова — что спросить, за минувшие дни через сердца их прошло столько утрат, что о смерти жены Леона они вспоминают не чаще, вероятно, чем о других смертях.

— Хорошая девушка, — с явным опозданием сказал Борисов, потому что думал, наверное, о чем-то другом.

— На каком задании Воскобойников?

Тобидзе, осторожно высунувшись из-за бруствера, протянул вперед руку:

— Вон тот немецкий танк цел. Во время последней атаки он сэл днищем на пень. Воскобойников попросил не трогать его снарядами. А сэйчас пополз к нему со своим мэхаником-водителем. Хочет пригнать к нам.

Над плечом высунувшегося Тобидзе пульсировала вечерняя яркая звезда. Опустился он немного, и над тем же плечом прочертились кресты погоста. Табаков поежился.

— Надо бы попозже…

— Позже нэльзя, товарищ подполковник. Позже немцы тягачом утащат танк.

— А сумеют ребята снять его?

— У Воскобойникова механик — экстракласс. Если надо — зубами на болтах резьбу нарэжет…

Табаков двинулся дальше. Вместе с комиссаром и начальником штаба, где переползая, где перебегая, он придирчиво осмотрел все участки обороны полка. Экипажам уцелевших танков и артиллеристам сразу же приказал подготовить запасные позиции: «Немцы мгновенно возьмут вас на мушку. Поэтому — менять позиции после каждого выстрела. Немедленно!..» Встречаясь с глазами бойцов, Табаков чувствовал себя неважно: в них и радость, и надежда, будто с его возвращением начнутся удачи и победы. Вера бойца — лучшая награда для командира. Но что он может дать взамен?