Николай Корсунов - Высшая мера

Будь сейчас Макс в другом состоянии, его любящий анализировать, делать логические выводы мозг обязательно копался бы в загадке: почему доктор Геббельс сам прохаживается, а гостя все время усаживает? Из вежливости это делается, из уважения к собеседнику или из нежелания казаться хромым карликом рядом с цветущим красивым собеседником?

Макс все-таки поднялся и стоял по стойке «смирно», как учили в академии в часы военной подготовки.

— Доктор… Экселенц… С Кете Кольвиц у меня ничего общего… Ничего! Хотя она и интересовалась моим творчеством… Недавно, когда я вернулся из Мюнхена, Кете Кольвиц приходила ко мне…

— Такая старая?! — странная ухмылка изменила аскетическое лицо Геббельса, но Максу было не до его двусмысленностей.

— Да, доктор… Она приходила, чтобы сказать, что мои картины, отмеченные фюрером, ей понравились…

— Но она враг ваш или не враг, Рихтер? Враг или не враг? Ваш и третьего рейха. Я хочу ясности, Рихтер!

— М-м… П-пожалуй, да, пожалуй, больше враг, чем не враг…

Геббельс с улыбкой на тонких губах быстро проковылял взад-вперед, остановился перед Максом. Когда он останавливался и хотел произнести что-то значительное, то эффектно втыкал кулаки в бока, оттопыривая локти вперед.

— Сядьте, пожалуйста. И не волнуйтесь, если… если, конечно, Кольвиц — ваш враг…

Геббельс зашел сбоку от Макса, художник повел за ним головой и вздрогнул от неожиданности: со стены, из недорогой рамы на него пронзительно смотрели глаза Гитлера. Под портретом до самого пола свисало темно-красное полотнище штандарта со свастикой. Макс похолодел от вспыхнувшего в возбужденном мозгу сравнения: из-под фюрера вытекает река крови! Фантазер ты, Макс! И он поторопился перевести взгляд на Геббельса.

— Рихтер, а как вы смотрите на то, чтобы сменить ваш цивильный костюм на другой? А?

«На арестантский?!» Сейчас Макс не смог бы подняться — навалились бессилие и опустошенность.

— Я говорю, Рихтер, о военном мундире. Я позабочусь о присвоении вам офицерского чина…

Макс опять вскочил:

— Буду счастлив, экселенц, носить мундир немецкого офицера!

Действительно ли счастлив? А черт его знает…

— Садитесь и не называйте меня превосходительством… Вам надо повидать мир. Повидать его вы сможете только с нашей победоносной армией! И тогда вы не будете допускать тех оплошностей, какие допустили в «Победителе…». Кстати, я дал указание, чтобы вам позволили переписать явные недочеты. И еще, дорогой Рихтер: об этих недостатках картины должны знать только вы. Фюрер мог их не заметить, ибо он говорил об общем впечатлении от вашего творчества… Я думаю, вам понятна моя мысль?

— Так точно, доктор!

Геббельс подошел к нему.

— Вы будете числиться офицером пропаганды, но оставаться художником в прямом и переносном смысле. В наши воинские подразделения мы посылаем десятки, сотни фотографов, кинооператоров, журналистов. Они запечатлевают исторические победы немецкой армии. Но я считаю, что этого недостаточно. Ни фильм, ни фотография, ни газетная статья не дадут того фундаментального, вечного, непреходящего, что могут дать талантливые полотна художников, книги романистов. Я это категорически утверждаю! Ведь это с их помощью мы ныне познаем прошлое, как бы сопереживаем его с теми, кто жил давно-давно…

Рейхсминистр любил бывать красноречивым, благодарил судьбу хоть за этот дар господен. Прервал его речь приход того же человека в штатском, что сопровождал Макса. Шепотом, на сдавленном выдохе он произнес:

— Фрау Магда!..

Геббельс резко крутнулся к нему на левой, более длинной ноге:

— Но меня же…

— Мой доктор, она сказала: если… Она сама сию же секунду приедет!

— Хорошо! — примиренно кивнул Геббельс, одновременно показав глазами на художника.

Помощник был понятлив:

— Господин Рихтер, можно вас на минутку?

И они удалились.

Рейхсминистра пропаганды разыскивала жена. Он протянул руку к большому многокнопочному аппарату и поднял трубку.

— Добрый день, моя дорогая! Как чувствуют себя наши крошки?

— Ты вспомнил, — Магда задыхалась от негодования, — вспомнил наконец о крошках!.. Ты в Берлине, но ни разу за вчера и сегодня не позвонил… Два дня твои… эти… говорят, доктор вышел, доктор выехал…

Геббельс, держа трубку чуть-чуть на отлете, ибо слышимость была великолепная, сел в кресло за своим столом и выдвинул средний ящик. Сверху, на недоконченной статье для «Фелькишер беобахтер», лежала фотография юной актрисы с распущенными по плечам светлыми волосами. Глядя на нее, он думал, что все женщины в сущности одинаковы. Вот и Магда. Была когда-то молода, красива, довольно талантлива как актриса и спортсменка, он не посмотрел, что у нее сын от другого мужчины, женился… Кажется, должна бы век благодарной быть, ведь стала одной из первых дам рейха. Ничего подобного! Устраивает сцены ревности, закатывает истерику… Вот и сейчас… О чем это она?

— Йозеф, ты слушаешь меня? Я вынуждена буду жаловаться фюреру… О твоих шашнях с киноактрисами весь Берлин шепчется… Ты опять с какой-то шлюхой ночевал…

— Магда! — как можно резче прервал ее Геббельс, не спуская глаз с фотографии красотки. — Такие разговоры не для телефона… Ты откуда звонишь? Из Ланке? Ужинать буду дома… Целуй крошек. Тебя целую… Успокойся, дорогая. Работа! Столько работы!..

Он положил трубку. Посидел несколько минут в задумчивости, потом поднялся с места и тихо рассмеялся. Прохаживаясь, увидел свое отражение в зеркальных стеклах книжного шкафа и опять засмеялся. «Милая Магда, — он ласково посмотрел на себя в стекле, — я же кентавр, хромой кентавр! Как ты этого не поймешь! Приглядись, у меня туловище коня, я конь хороших кровей. И пусть служит это туловище своим целям, а голова — своим… Я кентавр, Магда, и этим все сказано!..»

Вздумал позвонить. Нажал на одну из кнопок аппарата. С улыбкой представил, как Гиммлер вынет сейчас трубку из вилок рычага и с присущей ему настороженностью поднесет к оттопыренному круглому уху, а сам боком, одним глазом, как петух на жука, станет косить на аппарат, словно желая разглядеть того, кто решился названивать ему.

Соратники превосходно знали привычки друг друга. Думая при случае один о другом, они, против воли, часто проводили параллели между нынешними поступками того или иного и прежними его занятиями и повадками. Наделенный неплохой фантазией, в душе называвший себя величайшим выдумщиком, Геббельс в мыслях нередко видел Гитлера с кисточкой и красками, рисующим поздравительные открытки по заказу дрянного издателя. Фон Риббентроп представлялся в винной лавке, за стойкой, с мокрым клеенчатым фартуком на животе. Стоит себе, глубокомысленно споласкивает в ванночке стаканы, с недоливом нацеживает жаждущим вина и пива… Гиммлер был владельцем птицефермы.