Татьяна Тэсс - Хранитель времени

В холле у окна стоял телевизор. На его экране скакали ковбои, стреляли бандиты, кто-то умирал, лежа у входа в кафе, кто-то целовал знаменитую актрису — красавицу с детскими глазами, порочным ртом и огромной, как гнездо, прической… Телевизор был включен с утра до ночи, и мне казалось, что все время идет один и тот же фильм, конец которого мне так и не придется увидеть.

В кресле, вытянув ноги, сидел молодой человек с длинной шеей и коротко стриженными волосами и, не отрываясь, смотрел на экран. Седая дама опустилась в кресло рядом.

— Я вам не мешаю? — сказал молодой человек с сильным американским акцентом и убрал ноги под кресло. — Интересный фильм, знаете! Я смотрю его с утра. Бэтт здорово постарела, но все еще хоть куда! А старина Роберт! Настоящий мужчина, по-моему! Мне надо уходить, понимаете, но хочется узнать, чем же все это кончится…

Седая дама промолчала. Она сидела в кресле, положив на колени руки в желтых перчатках, и смотрела в окно.

— Говорят, что я похож на Роберта, — доверчиво продолжал молодой человек, не отрывая глаз от экрана. — Я вам не мешаю? Мне ужасно хотелось стать киноактером, если правду сказать. Я просто мечтал об этом. Но мой отец решил, что я должен работать в его агентстве. Вот почему я и приехал с ним в Лондон. Здесь здорово скучно, по-моему. А вам нравится Лондон?

— У моей матери была любимая поговорка, — сказала седая дама, глядя в окно. — Она говорила так: «Если ты хочешь, чтобы тебя заметили, — встань. Если ты хочешь, чтобы тебя оценили, — сядь. Сядь и помолчи».

Наступила пауза.

— Прошу прощения… — пробормотал молодой человек, косясь на даму с простодушным изумлением.

Дама даже не повернула к нему головы.

Я вышла на улицу.

Прошел прямой, как палка, человек в старомодном котелке, в черном пиджаке и полосатых брюках, с длинным зонтиком под мышкой; ему навстречу, легко переступая на каблучках, прошелестела юная модница в длинном до пят пальто и мини-юбке. Они прошли рядом — живые иллюстрации двух разных веков — и скрылись. Обернувшись, я увидела, что седая дама по-прежнему смотрит в окно; сквозь зеркальное стекло я поймала ее взгляд, неподвижный, ничего не выражающий, словно она глядела в пустоту.

Я освободилась только к середине дня и оказалась на Трафальгар-сквер. Маленький мальчик в голубой замшевой курточке кормил на площади голубей. Его мама, хорошенькая кудрявая француженка, сидела у фонтана. Когда ей надо было позвать мальчика, она кричала тоненьким голоском:

— Пти шу, вьен иси! Иди сюда, моя капустка…

Но если мальчик не слушался, мать окликала его строго, как взрослого:

— Жан-Селестен!

И маленький Жан-Селестен, вздыхая, чинно отвечал:

— Ту де сюит, мама́…

Посреди площади стоял уличный скрипач — старый человек с припухшими веками и сплющенным, как у боксера, носом. Он поднял скрипку, прижал к плечу; лицо его сразу изменилось — стало нежным, задумчивым, вопрошающим… Скрипач начал играть, и маленький Жан-Селестен застыл на месте, вытянув тонкую шею: видно, он очень любил музыку. Когда музыкант закончил, мальчик подошел к нему и, шаркнув ножкой, протянул две монеты.

Скрипач отрицательно покачал головой.

— Не меньше трех! — сказал он с достоинством и прошел дальше, держа в одной руке скрипку, а в другой — старую шляпу, в которую ему бросали деньги.

Мальчик, покраснев, растерянно и недоумевающе смотрел ему вслед, не поняв, что произошло.

— Пти шу! — тревожно крикнула мать. — Жан-Селестен!

Она сама подошла к старику.

— Мы туристы из Франции… — объяснила она и тоже покраснела. Румянец очень шел ей — она сразу стала похожа на девочку. — Понимаете, я жду здесь мужа, и у меня просто нет с собой других денег. Мой мальчик очень любит музыку, вот почему…

— Очень сожалею, мэм, — сказал старик твердо. — Но я никак не могу взять два пенни! Не меньше трех. — И, сдержанно поклонившись, он прошел дальше.

Француженка так и осталась стоять с монетками на ладони.

— Как вам это нравится! — воскликнула она, обращаясь ко мне и пожимая плечами. — Парижский нищий ни за что не отказался бы от денег! В конце концов, за два пенни тоже можно что-то купить… Нет, понять этих англичан невозможно!

Она сердито схватила за руку сына и устремилась к колонне, куда торопливо подходил толстенький человек в темных очках — очевидно, папа Жана-Селестена. Я услыхала, как она выговаривала мужу:

— Почему ты задержался? Теперь мы опоздаем в музей мадам Тюссо!

Музей мадам Тюссо! Я давно собиралась побывать там.

С детства мерещился мне паноптикум — собрание восковых фигур, жутковатое и манящее своей вызывающей схожестью с людьми. Музей мадам Тюссо был известен во всем мире. И, решившись, я отправилась туда вслед за французским семейством.

Я знала, что музей находится близ Бейкер-стрит, той самой Бейкер-стрит, которую прославил знаменитый герой Конан-Дойля. Любой лондонец, если вы идете с ним по Бейкер-стрит, обязательно скажет вам с детским удовольствием: «В этом доме жил Шерлок Холмс». На месте старого дома теперь другое здание, Шерлок Холмс, как известно, никогда не жил на свете, но тень его, сохраненная как городская реликвия, продолжает бродить по Бейкер-стрит, и нет-нет да и покажется вам, что среди прохожих мелькнет ястребиный профиль знаменитого детектива.

Едва я вошла в музей, как увидела там уже знакомую мне старую даму из гостиницы.

Она была все в том же черном костюме и желтых перчатках; мочки бледных ушей оттягивали тяжелые гранатовые серьги.

Дама прошла сквозь толпу, как проходят сквозь воздух, ни на кого не глядя и ничего не замечая, и скрылась. Я замешкалась в вестибюле.

Мне было известно, что в музее мадам Тюссо новичков ожидает множество подвохов: фигуры паноптикума, расставленные в неожиданных местах, легко принять за живых людей. Опасливо заглянув в окошечко кассы, я протянула деньги только тогда, когда увидела, что кассирша улыбнулась мне. Сгорбленную старушку в платке, стоящую на лестнице, я миновала, как опытный лоцман минует рифы: тут-то я сразу распознала музейный экспонат. С тем же гордым сознанием собственной проницательности я прошла мимо воскового служителя, неподвижно стоящего перед входом в зал, но, к моему конфузу, он пошевелился и, откашлявшись, стал спускаться по лестнице.

Наконец я оказалась в зале.

Посетители медленно двигались вдоль стен, где оцепенели восковые фигуры. Герои разных эпох — императоры и полководцы, политические деятели и знаменитые актеры, убийцы с громким именем и давно забытые красавицы — застыли на своих местах, вперив в посетителей неподвижные очи. Они подражали нам, живым, но были похожи на мертвых, и в этом сборище раскрашенных молодящихся мертвецов, какими они мне казались, было что-то мрачное, торжественное и вместе с тем немного жалкое.