Василий Шукшин - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— Ну, кому-то и там надо кончать… Я пожил.

— Охота — иди. По путе проведайте про Ларьку с Мишкой — где они?

Замолчали. Долго молчали.

— Досыпайте, — сказал Степан. Поднялся и пошел из землянки.

— Думы одолели атамана, — сказал Иван.

— Думы… — откликнулся Стырь. — Думы — они и есть думы.

— И тебя одолели?

— Меня чего? А охота мне. Ванятка, патриарха глянуть — прям душа заболела.

— Да зачем он тебе?

— А хрен его знает, охота глянуть, и все. По спине его охота, окаянного, похлопать: «Ну, что, мол, владыка?»

— Гляди ты!

Степан сидит на берегу, задумчиво смотрит вдаль.

Солнце выкатилось в ясное небо… Первые лучи его ударили в вербы; по всему острову вспыхнули огромные желтые костры солнца.

Далеко отсюда думы Степана…

Сзади к нему неслышно подкрался Афонька и крикнул над ухом, пугая.

— Ах ты, черноглазик!.. Испужал. Садись. Чего рано так?

— Я завсегда так.

— Не спится?

— Выспался.

— Мать чего делает?

— Поисть готовит.

— Мгм.

— Ты кого думаешь?

— Так…. Сказки любишь?

— Мне баба Матрена много их сказывает.

— Ну, слушай, я тебе другую скажу. Бабка таких не знает.

— Скажи.

— Шел один человек, казак, — начал Степан, по-прежнему задумчиво глядя в далекую даль, — шел из плену домой. Долго шел, пристал. Одежонкой поободрался, голодный… Ну а домой охота — идет.

Где-то на берегу разговаривают Корней Яковлев, войсковой атаман, и Степан.

— Ну, здорово, крестничек, — молвил матерый, хитрый и умный Корней, с любопытством глядя на крестного сына. — Как походил? Счастливо, говорят…

— Счастливо.

— Слава богу.

— Чего ж на остров-то не приехал? — спросил Степан. — Аль крадисся от кого?

— Да ведь и ты чего-то не в городок — свой выкопал. Чего ба?

— Ну? — спросил Афонька. — Идет он.

— Ну, идет, — продолжает Степан. — И застигла его гроза. А дело в горах было, а в горах грозы страшные…

Корней и Степан продолжают разговаривать. Только не слышно их разговора, а слышен рассказ Степана:

— Как даст-даст — небо пополам колется. И дождь проливной… Худо казаку. Укрылся он под скалой, огонек разложил — греется…

Постепенно сказка «ушла» — теперь слышно, как говорят Корней и Степан.

— Худое ты затеваешь, Степан. Страшное. Так никто не делал.

— А я тебе про свою затею не говорил. Откудова ты взял?

— Вижу. Пошто казаков не распушшаешь?

— А ну крымцы нападут? Али турки?

— Что ж теперь, два войска держать?

— На ваше войско надежа плохая. Никудышное войско.

— Снова хитришь. Всегда было хорошее, теперь — на, плохое. Другое у тебя на уме: опять на Волгу метишь? Сломишь голову, по-свойски говорю, Степан. Тебя жале-ючи говорю. Поверь мне, старому: два раза судьбу не пытают.

— Я, можа, ее ни разу ишшо не пытал…

— Ну? — опять спросил Афонька.

— Да. Где я остановился?

— У огонька сидит, греется.

— Сидит, греется у огонька. И слышит позадь себя голос: «Откудова путь держишь, путник?» Оглянулся, видит: старый-старый старик, ажник зеленый весь — из норы вылез…

Разговор Корнея со Степаном опасно резок.

— Ты продаешь его! — гремит голос Степана. Он смотрит на Корнея пристально и гневно. — Сам продавайся с потрохами вместе, а Дон я тебе не отдам! Всех вас, пузатых, вышибу! С царем вместе. Не для того здесь казачья кровушка лилась, не вами воля добыта — не вам продавать ее за царевы подарки. Не дам!

— Ну а дальше-то? — голос Афоньки.

Степан долго сидел молча, переживая разговор с Корнеем.

— Где остановились-то?

— Старый-старый старик из норы вылез.

— Вылез, подсел к огоньку. «Ты русский?» — спрашивает. «Русский, христианин». — «Не из казаков ли?» — «Из казаков». — «А меня не признаешь?» — «Нет, дедушка, не признаю». Старик запечалился: «Забыли». «А чей будешь?» — казак-то опять. «Про Ермака слыхал?» — «Слыхал, как же». — «Дак вот я — Ермак».

— Он давно был, Ермак-то? — сказал Афонька.

— Давно. Сто лет прошло. Ты слушай, однако. Много, говорит, я за свою жизнь чужой крови пролил. И нет мне смерти за то. Думают, что я в Сибири, в реке утонул. А я живой и не могу помереть за грехи. Царь простил меня, а бог не простил. Бог не может простить, — продолжает Степан. — И теперь кажную ночь приползает к ему змея и сосет кровь из сердца. И он не может убить ее: одну убьет, две приползут. И будут они сосать его кровь столько, сколько он на своем веку чужой пролил.

— И никто-никто не может убить змею?

— Может. Но тада тот человек примет на себя все грехи Ермака. Он просит. Он давно просит… Никто не хочет.

— Кто-нибудь найдется, — убежденно сказал Афонька.

— Можа, найдется.

Шумит в Черкасске казачий круг: выбирается станица в Москву с жильцом Герасимом Евдокимовым.

Неожиданно в круг вошел Степан Тимофеевич Разин. Это был гость нежданный.

— Куды станицу выбираете? — спросил.

— Отпускаем с жильцом Герасимом к великому государю, — ответил Корней.

— От кого он приехал?

— От государя…

— Позвать Герасима! — велел Степан.

Герасима приволокли голутвенные… Жилец крепко перетрусил.

— От кого ты приехал, сучий сын? От государя или от бояр?

— Приехал я от великого государя Алексея Михайловича с его государевою милостивой грамотой, — отвечал Герасим торопливо и сунулся за пазуху, достал грамоту. — Великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Великия и Малыя и…

— Врешь! — загремел Степан. — Не от царя ты приехал, а лазутчиком к нам!

— Да вот же грамота-то… За печатями…

— От бояр ты приехал, пес! — Степан подступил к жильцу, выхватил у него грамоту, разодрал, бросил под ноги себе, втоптал в грязь.

Круг удивленно загудел: такого в Черкасске еще не видывали.

Жилец вдруг почувствовал прилив посольской храбрости.

— Как ты смел, разбойник!..

Степан развернулся и ахнул посла по морде; тот отлетел в ноги к разницам, которые вышли теперь вперед, оттеснив домовитых. Голутвенные взяли жильца в пиночья.

— В воду его! — крикнул Степан.

Корней бросился было защищать Герасима, но его отбросили прочь. Посла поволокли к Дону.

— Степан, что ты делаешь?! — закричал Корней. — Останови!..

— И ты того захотел?!

— Я велю тебе! — попытался подействовать Корней угрозой. — Кто тут войсковой атаман? Ты или я?! Останови их!

— Владей своим войском, коли ты атаман, а я буду — своим.

— Степан!.. Сынок… головы всем поснесут, что ты делаешь? Останови!

Степан двинулся прочь с круга.

— Степка, ведь это — война! Ты понимаешь, дурак?

— Война, крестный. Война.

Степан с братом Фролом в окружении есаулов и сотников вышел к тому месту Дона, где причаливала его флотилия во главе с Иваном Черноярцем.