Иван Сабило - Все дни прощания

Я трещал это от радости, наслаждаясь разговором с дядей Володей, наблюдая тетю Маню, которая что-то приносила нам на стол, что-то уносила и, не вмешиваясь в наш разговор, чему-то мягко улыбалась про себя. Насчет кораблей я шутил, но иногда ловил себя на мысли, что Степка мой прав, что судостроительное училище не хуже, а, пожалуй, получше многих техникумов. Я не мог бы сказать, что во мне возникало и разгоралось желание пойти вместе с другом строить корабли, но теперь, во время разговора с дядей Володей, я почувствовал интерес к Степкиной затее.

— Что ж, наверно, ты прав. Теперь рабочие зарабатывают больше инженеров и врачей. У меня есть знакомый, так его сын работает шофером на самосвале. Триста, а то и четыреста рублей в месяц. А сам он врач — сто пятьдесят от силы… Казалось бы, я, рабочий, должен приветствовать такую систему, а я не приветствую, потому как нарушена нравственность. А все оттого, что людей не хватает. Страна большая, хозяйство обширное, рабочих рук требует много, а их-то и не хватает.

— Что же делать?

— Не знаю. Но что-то делать надо, — сказал он, зевая и поглядывая на будильник. — Ну, допивай компот, корабел, а я спать пошел, мне на работу рано.

Я поужинал и направился в другую комнату, где тетя Маня стелила постель.

— Вот, раздевайся и ложись. А утром иди к отцу, слышишь?

Тетя Маня вышла из комнаты, и я услыхал, как она в кухне заговорила с какой-то женщиной.

«Может, это и есть квартирантка Лена? Интересно, какая она? Может, старая и толстая, как тетя Маня? И от нее пахнет молоком?»

И тут в комнату, где я стоял, вошла маленькая некрасивая женщина. В ярком платье, в туфлях на высоком каблуке, с подкрашенными ресницами и голубыми дугами под глазами.

— А-а, мой гость! Так это я с тобой сегодня спать буду? Как тебя зовут?

— Дмитрий, — сказал я и почувствовал, как хорошо прозвучало мое полное имя.

— Вот те раз!.. Я думала, он совсем маленький, а он возьми и представься как настоящий мужчина. Дмитрий — красивое имя, что в переводе с греческого означает «принадлежащий Деметре», богиня у них есть такая. Понял?

— Понял.

— Вот и хорошо, раз ты понятливый. Смотри чтоб спал, когда вернусь.

И она вышла.

Я потрогал на книжной полке толстые книги, которых раньше в этой квартире никогда не было, попытался прочитать названия обложек, но так и не прочитал. Потому что думал о ней, о квартирантке Лене, которая только что вышла из этой комнаты.

Я разделся и лег. Но спать не хотелось. Неясное, смутное чувство охватывало меня. Холодели ноги. Я вздрагивал и часто ворочался с боку на бок. А сердцу моему было тесно, будто его сжимали чьи-то большие горячие ладони.

Я слушал, как тихонько постукивают на стене большие часы, будто кто-то равномерно грызет семечки, и так же тихонько, только быстрее стучит мое сердце. Оно даже не стучит, а как-то вздрагивает в груди, и я чувствую его в руке, в висках, в животе.

За окном ударил гром, белая молния подрожала на потолке, и снова ударил гром. По водосточной трубе грохотала вода, этот грохот смешался с визгом колес трамвая, в комнате подуло ветром, а потом стало тихо. Только одинокие капли падали на карниз, будто сонный барабанщик бил по своему барабану.

Я ждал ее. Я хотел поскорее уснуть, но сон не приходил. И тогда я открыл глаза.

Скорей бы уж она возвращалась… Или нет, пусть придет, когда я усну, когда уснут все в доме…

Тихонько скрипнула дверь, кто-то вошел. Я узнал ее. Проходя мимо, она наклонилась надо мной, и я сильнее зажмурил глаза.

Наверное, подумав, что я сплю, она стала снимать платье. Оно тихо прошуршало, прошелестело, потом упало на спинку кровати. Туда же упали чулки, потом еще что-то, и она остановилась у моего изголовья. Откинула одеяло, села на край кровати и, потерев ногу о ногу, легла. Приподняла голову, поправила подушку и вздохнула.

Я долго лежал неподвижно. Боялся дышать. Боялся пошевелиться. Мне почудилось, что я лежу на самом краешке многоэтажного дома и вот-вот сорвусь туда, где ровной голубизной растекся асфальт…

Когда с подушки донеслось ровное глубокое дыхание, я осторожно поднялся и остановился рядом с кроватью. Моя рука взялась за пододеяльник. Мне было не страшно. И не стыдно. Я ни о чем не думал. Я поднимал мягкий, почему-то очень тяжелый пододеяльник, поднимал минуту, час, всю свою пятнадцатилетнюю жизнь…

— Димочка, ты что? — спросила женщина и повернула ко мне лицо.

Я отдернул руку, но она взяла меня за другую.

— Не надо, милый. К тебе это придет в свое время. Ведь ты помнишь, о чем говорит твое имя? Что ты принадлежишь богине. И она будет ждать, искать тебя!.. А завтра иди домой и больше сюда не приходи. Я запрещаю тебе, слышишь? Ложись и постарайся уснуть, — сказала она и коснулась пальцами моей щеки.

Я осторожно взял ее руку, поцеловал в ладонь и, ничего не ответив, лег на свое место.

«Что это было? — думал я, засыпая. — Что?..»

Проснулся я очень поздно. Квартирантки Лены уже не было. Тетя Маня аккуратно вытирала белой тряпочкой пыль с книжной полки, а книги раскладывала стопками на столе. Увидев, что я проснулся, она подмигнула мне и сказала:

— Что снилось? Наверное, что-то веселое — ты все утро во сне улыбался.

Я попытался вспомнить, снилось ли мне что-нибудь, да так и не вспомнил.

— Ничего не снилось, это я так улыбался. Я всегда, когда сплю, улыбаюсь. Привычка такая. Одни во сне храпят, у других одеяло спадает, третьи сами с кровати сваливаются, а я сплю и улыбаюсь. Так веселее ночь проходит.

Потом я с удовольствием долго ел и слушал то, что говорила тетя Маня. Она упрекала меня, что я ушел из дома, советовала немедленно вернуться к отцу и больше не заставлять его бегать по всему городу в поисках сына.

Иногда слова ее как бы пропадали, я терял смысл того, что она говорила, потому что думал о квартирантке Лене и о том, что случилось ночью.

А тетя Маня продолжала говорить. Она то улыбалась, то хмурилась, то снова озарялась улыбкой, стараясь подбодрить меня, внушить мысль, что все в моей жизни будет хорошо.

Подойдя к зеркалу, я причесался и несколько секунд видел рядом с собой квартирантку Лену — маленькую женщину, добрую и понимающую.

Я пообещал тете Мане вернуться домой, поблагодарил за рубль, который она сунула мне в руку, и попрощался.

Вчерашний дождь вымыл тротуары и крыши — теперь они блестели под солнцем. Будто ночью совершилось чудо, и все они стали новыми. Там-сям на тротуарах рассыпаны лужицы. В них отражались дома, деревья, троллейбусы. Сегодня улица была совсем не та, что вчера. И дело даже не в чистых крышах и тротуарах. И даже не в лужицах… Другие дома, другие окна, двери. Даже люди вроде бы совсем другие — чистые, празднично-веселые.