Иван Сабило - Все дни прощания

— Какой? — спросил я.

— Не знаю. Подумай. Ведь, кроме нас с тобой, кроме этой компании, еще есть Анатолий… А теперь пиши заявление.

Я снова сел к столу. А Степка приоткрыл дверь, просунул голову и, моргая ресницами, спросил:

— Ну, чего там, скоро ты?..

Мы шли к остановке. Степка обнимал меня за плечи, а со мной стало твориться что-то невероятное. Я не слушал, что он говорил, не видел его, не видел ничего. В моем сознании вдруг загорелся огонек, крохотный, не больше точки. Он был похож на утренний луч, который я увидел сегодня в доме напротив. Даже меньше, еле заметный. Этот лучик мешал, будоражил, ему не хватало места, он искал выхода. Но я чувствовал, что выход обязательно найдется, и я пойму, как надо поступить.

А лучик разгорался, набирал силы, и, наконец, вспыхнуло: «Надо уговорить их, упросить!.. Заставить!.. Надо бежать к ним и сделать это, пока не поздно…»

— Степка, — сказал я, — послушай внимательно… Ты понимаешь, что со мной происходит? Говори, понимаешь или нет? Иначе тебя вообще не существует… Сейчас я поеду к ним и скажу, чтобы они вернули книги. И они вернут. Люди же они, Степан!..

— Ого! — обрадовался Степка. — Это уже кое-что! А меня с собой не берешь?

— Там могут избить.

— Избить, говоришь? Избить — это плохо. Потому — едем, Батраков. Нас двоих они точно послушают.

Он развеселился, как ребенок: принял боксерскую стойку, махал кулаками, нападал на несуществующих противников, искусно применял борцовские захваты, (которыми владел), и даже приемы каратэ, (которыми не владел)… Степкина душа давно ждала серьезного дела, и он теперь этого не скрывал.

Мы ехали в трамвае. Я смотрел в открытое окно и пытался телепатически повлиять на многочисленные светофоры, чтобы они нас не задерживали.

У Лешиного дома вышли. Поднялись по лестнице.

— А вдруг никого? — предположил Степка.

— Не может быть, — уверенно сказал я. — Они здесь, я чувствую это. Иначе и меня тогда не существует.

— Что ты заладил: существует, не существует. Жми кнопку.

Я нажал. И тут же в глубине квартиры стукнула дверь. На пороге стоял Леша, маленький, коренастый, в расстегнутой, давно не стиранной рубашке, в старых вылинявших джинсах. Я только теперь подумал, что хуже всех в компании Спартака был одет Леша.

— Входи, — сказал он, — тут все… Этот — с тобой?

— Со мной! Где моя одежда?

— Где и прежде, — показал он на дверь ванной.

Я прошел туда, снял дареную одежду, надел свою, и втроем мы вошли в комнату. Все как прежде: саксофон, пустой аквариум, диван, японский магнитофон…

— Вай-вай! Смотрыте, хто прышол! — пропел Спартак с грузинским акцентом.

Студент подошел ко мне и, потеряй я на секунду бдительность, влепил бы в переносицу.

— Прасти, дарагой, — сказал ему Спартак, — они нам не чужие, они советские, сначала разбираться будем. — И он повернулся ко мне: — Если по-прежнему ты мне друг, садись, пей мое вино, ешь мои кыльки пряного посола.

— Знаем мы таких друзей, — пробурчал Студент. — Не торопись угощать, он не просто так пришел, да еще рыжего приволок.

— Пагади, кацо, и когда я тебя научу? Когда дэликатным станешь? Дарагие гости к нам прышли, а ты как дикий барс, как горный леопард какой, их встречаешь… Прахади, кацо, и ты, кацо, тоже прахади.

Они были пьяные. Немного, самую малость, но две пустые бутылки из-под вина говорили сами за себя.

— А я тут им рассказ веду о грузинском поэте Шота Руставели. От настоящий был джигит! Слыхали о таком? Конечно, слыхали, а вот читать не читали, — усмехнулся Спартак. — Итак: «Тот, кто создал мирозданье самовластьем всемогущим и, с небес дыханье жизни даровав всем тварям сущим…»

Спартак был узнаваем — стихи он читал замечательно. Не только голос — руки, лицо, губы — все было артистично и живо. И лишь глаза не принадлежали стихам. Они смотрели на меня жестко, требовательно, они пытались повелевать моими мыслями.

Я не выдержал, отвернулся. И он перестал читать.

— Зачем пришел? Ты ведь пришел не только переодеться, верно? Ты ведь тоже хочешь вернуться в облака?! Вон там, за диваном, стоит портфель, а в нем книги. Все до одной — десять томов Томаса Манна… Том — Томас, как близко! Томас написал том, Роман написал роман, Новелла — новеллу. А Спартак все это спер, да? И теперь меня надо величать не Спартак, а Спёр-так, верно? Каламбур, но в этом что-то есть!

Степка захихикал, ему нравился Спартак.

— Значит, не отдал?

— Ты глуп, Митя, ты не понимаешь, что отдать можно лишь тогда, когда возьмут. А если не взяли, значит, не отдал. Не взяли! — ты это понимаешь? А я бы отдал, если бы взяли. Но там уже все на месте… Студенты и преподаватели, когда узнали, что из университетской библиотеки похищен Томас Манн, принесли десять или двадцать, а может быть, и сто своих Томасов Маннов… И все. И нет мне места в небесах! Так что забирай и уноси. Верни ему, отдай!.. И может, тебе больше повезет… Как говорится, желаем счастья в семейной и личной жизни!

Он налил полстакана вина, выпил и молча уставился в пустой аквариум.

Я не ожидал такого поворота. Я думал, придется воевать, доказывать, объяснять этой компании, что книги надо вернуть, а тут никакой борьбы, все разрешилось с ходу.

— Я уважаю тебя, Спартак, — сказал я. — И предлагаю всем вместе пойти к Анатолию. Он хороший человек, а мы стали ему врагами. Зачем? Кому это надо, если мы можем стать друзьями…

— Ну ты! — крикнул Спартак. — Еще одно такое предложение, и ты башкой вышибешь дверь. Забирай и уноси ноги, пока я тебя не спустил с лестницы.

«Кажется, перемудрил», — подумал я, со страхом взглянув на Спартака. А затем подошел к дивану и поднял портфель. Открыл — книги были на месте.

Нужно было что-то говорить, но я, как последний дурак, молча прошагал к двери, пропустил вперед Степку, и мы очутились на улице.

— Я ничего не понял, — сказал ошарашенный Степка. — По-моему, этот Спартак интересный парень.

— В том-то и дело, — вздохнул я. — В том-то и дело…

Прежде всего мы помчались в поликлинику, где я прошел медкомиссию. Меня признали годным, и мы тут же отвезли справку в училище. Нам сказали, что все вновь поступившие должны собраться тридцать первого августа у проходной в девять часов.

— Когда же ты к своим поедешь? — спросил я.

— Ничего, день-два пропущу — никто не пострадает, — весело ответил Степка. Но все-таки мы решили, что он должен отпроситься. В приемной комиссии была только Валентина Андреевна. И Степка мгновенно уладил свои дела.

Мы приехали на Владимирскую площадь, разыскали дом Анатолия, и у двери, за которой он жил, я потянул проволочку.

Открыла нам седая женщина. Она вытирала мокрые руки о полотенце, а рядом, у ее ног, прохаживался здоровенный пушистый кот.