Иван Сабило - Все дни прощания

— Тебе обещали общежитие?

— Та обещалы… И лимит дали: у родственников можно прописаться.

— Ну и пропишись.

— А жить дэ?

— Жить будем вместе. Снимем комнату. Многие сдают. Даже тетка моя пустила квартирантку Лену. А мы найдем другую, понял? Мне тоже негде жить. Скоро Степка приедет, с ним потолкуем. В общем, не горюй, что-нибудь придумаем.

Он молча обнял меня за плечи, и мы вошли в столовую. Заказали по гороховому супу с корейкой, по рыбе и по чаю. Принесли на стол и принялись за еду. Ели, мололи вздор и радовались, что даже из самого трудного положения можно найти выход. Да еще какой — быть вместе?

— Хочешь, пишлы до менэ? Зараз там никого нэма, все на работе.

Это было соблазнительно — побывать у него. И расставаться не хотелось. Но все-таки я сказал:

— В другой раз. Мне нужно к матери в больницу.

— Може, я с тобой?

— Нет, спасибо… В другой раз.

Мы пожали руки и разошлись.

«Пора! — сказал я себе. — Слишком долго я к ней иду».

И снова я сидел у окна. Смотрел на мчавшиеся навстречу деревья, и было такое чувство, что я так и не вышел тогда из вагона, так и продолжаю свой путь в Песочный.

Попытался вспомнить, с чего началась во мне Вера? Когда я впервые узнал ее, понял, что она и есть моя мама, самый дорогой и главный мой человек?.. Я стою на кровати, а Вера — на полу передо мной, надевает на меня чистую рубашку, пахнущую мылом и водой, и чем-то еще, непонятным и радостным, как мама. А я прячу руки, нарочно не попадаю в рукава и смеюсь, хохочу, охваченный торжеством близости Веры, ее улыбки, голоса, ее щекочущих волос… «Ну а сам? Ты можешь надеть рубашку сам? Наверное, нет, ты ведь еще маленький», — пытается она меня обмануть. А я с восторгом и радостью иду на этот обман, быстро надеваю рубашку и обнимаю мамину шею.

Она смеется, моя Вера, целует в голову и говорит какие-то хорошие слова, известные только ей, только ее сердцу. И от этих слов мне и плакать хочется, и смеяться; она целует мои руки, волосы, а я, уронив голову ей на плечо, смеюсь и в то же время плачу…

Было мне тогда три или четыре года. А может, пять или шесть, не знаю. А может, это было даже тогда, когда меня не было на свете, — думаю теперь я и понимаю и страшусь, что этого уже никогда не будет.

С нею было все не так, как сейчас… Она взяла меня в театр. Отца не было, он куда-то уехал, а мы с Верой отправились на спектакль. Это была какая-то хорошая постановка, только я ничего не помню. Потому что оба действия проспал. Потом, по дороге домой, Вера смеялась и говорила, что ничего путного из меня не выйдет, раз я сплю на веселых, замечательных пьесах.

Я обещал ей больше не спать в театре, но в следующий раз на балете я снова спал, и Вера совсем отчаялась… Это был полутемный театр, и музыка, и волшебная сцена, запорошенная, вся засыпанная белым пушистым снегом, и я, маленький и глупый мальчик, отчаянно боровшийся с собой, чтобы не спать, и все-таки не сумевший себя побороть; прислонился, прижался к маминой руке и уснул… Может быть, это было нужно, необходимо… Я не помнил, что там было на сцене, зато я помнил свою маму, себя с мамой…

Электричка остановилась. Я вышел на платформу и направился по знакомой дороге. Торопился, потому что снова было поздно, могли не пустить.

Вошел в справочное. За окошком — пожилая женщина, что-то пишет.

— Скажите, пожалуйста, могу я увидеть маму, Батракову Веру Николаевну?

Женщина посмотрела на меня, зачем-то улыбнулась.

— А вы, молодой человек, позднее прийти не могли?

— Я прошу вас, мне очень нужно. Уже много дней я не могу к ней попасть!

Женщина достала журнал и начала листать страницы — фамилии, фамилии, имена, палаты…

— Вот! Под номером сто тридцать семь!

— Да, Батракова. Лежит в палате номер сорок три… К сожалению, мальчик, к ней нельзя. Она тяжелобольная, а к таким мы не пускаем. Нельзя, голубчик, нельзя, это может ей повредить.

— Нет, не может ей это повредить! Не имеете права! Не имеете! — закричал я в окошко. — Вы не имеете права!..

Я выскочил на крыльцо и бросился на станцию. Тут же вернулся, пошел мимо забора. Теперь меня ничто не могло остановить. Все! Теперь я увижу ее! Палата номер сорок три… сорок три!..

Перемахнул забор, бросился к крыльцу. Что-то крикнула вдогонку женщина, подметавшая дорожку. Я не остановился. Взбежал на крыльцо, толкнул дверь и очутился в вестибюле. Тут же увидел широкую лестницу на второй этаж и метнулся туда. В коридоре чуть не сбил женщину в белом халате с тележкой.

— Мальчик, ты куда?..

Где у них начинаются палаты? Все двери без номеров… Ага, вот пошли номера!.. Тридцать шесть, тридцать восемь… Значит, с другой стороны… Вот, сорок первая, а дальше должна быть сорок три… Вот она, сорок третья палата!…

— Мальчик, остановись, кто разрешил?

Женщина бросила тележку и бежала за мной.

— Почему без халата? Кто пропустил?

Я толкнул дверь и вошел. Одно окно. Три кровати. Две женщины смотрят на меня. Третья лежит в углу у окна. Я не вижу, не вижу ее лица. Подхожу к ней. Это не Вера… Здесь нет моей мамы… И вдруг узнаю ее. Нет, чувствую, что эта третья женщина — моя мама. Она непохожа на Веру, она другая…

— Мама!..

Она услышала. Чуть дрогнули веки и открылись глаза.

— Мама! — прошептал я и опустился на колени. — Я так долго не мог найти тебя. Я прежний. Все хорошо… Я твой сын…

Она прикрыла глаза — поняла.

И тут распахнулась дверь — вбежала та женщина в белом халате.

— Мальчик, выйди отсюда. Кому сказано?!

— Оставьте его, — прошептала мама. — Я прошу вас.

— Но это не положено, нельзя!

— К ней сын пришел, — сказала женщина из другого угла.

«О чем они?.. Зачем они все, когда я здесь, рядом с мамой? Почему их слова как занозы?..» Женщина в белом халате ушла.

— Меня долго не пускали к тебе, мама… Тебе лучше, да?

Она прикрыла глаза — лучше.

— Поцелуй меня, — сказала она шепотом.

Я встал с колен и поцеловал ее в щеку. И в губы. И снова в щеку.

— Ты скоро поправишься, — сказал я. — Ты должна верить в это. Я верю!.. Мы все верим, что ты поправишься!

— Спасибо… Я видела сон, я открывала большую тяжелую дверь… К чему этот сон, эта дверь, а?

— Ты поправишься и поедешь домой…

— Спасибо… Ждите меня с папой. Любите друг друга… Я люблю вас. Ты слышишь? Я хочу жить… Я буду с вами.

Я заплакал. Глупые, подлые слезы заполнили глаза, я ничего не видел. И не слышал. Я что-то говорил, но даже сам не понимал что. Наверное, это продолжалось долго, потому что снова пришла та женщина в белом халате и привела мужчину-врача. Тот не торопил меня, стоял рядом и ждал, когда мама отпустит мою руку. Потом поднял меня с пола. Медленно вывел в коридор, оттуда на лестницу и проводил на улицу.

— Поезжай домой, — сказал он. — Тебе пора домой.