Иван Сабило - Все дни прощания

— Помогите ей… Вы поможете ей?

— Да, родной… Все, что в наших силах…

В город я вернулся в одиннадцатом часу и сразу направился к тому месту, где вчера стоял трактор. Но что это? Какие-то бочки, вагон на колесах, металлические балки, доски, а трактора нет.

Походил вокруг вагона, подергал ручку двери — закрыто. Выбрался на улицу и сел в троллейбус. Пассажиры почему-то смотрели на меня, улыбались. И тут я понял, что пою. Негромкую, незнакомую песню — откуда она теперь? Может быть, я сам ее сочинил, как те стихи про жонглера?

Я закрыл рот, но петь не перестал — мычал себе под нос, глядя в окно. Раньше со мной такого не бывало — распевать вслух, да еще в транспорте. Зачем я пою? От скуки? От одиночества? И что означает мое пение? Может, я не в себе?.. Нет, раз думаю об этом, значит, еще в себе.

— Витебский вокзал, — объявил водитель.

Вышел. Потолкался среди пассажиров, по запаху определил, где буфет, и направился туда. В буфете торговали котлетами и кофе, так что вскоре я опять остался без копейки.

Сел в углу на скамейку и стал читать слова наоборот. Сколько раз давал себе слово, что перестану этим заниматься, что более пустой работы даже мне не придумать, но побороть в себе этот давно развившийся недостаток пока что не мог. А успехи могут прийти даже в глупости: уже не было такого слова, которое не сразу прочитывалось бы назад. Даже самые длинные слова, как например, «литературоведение», «кораблестроительный» я прочитывал легко, без запинки. Но и это стало раздражать, ибо нет ничего печальнее, чем развиваться внутри себя в ненужном направлении.

Тоска навалилась на меня, всосалась как пиявка, и я ничего не мог с ней поделать. Чтобы освободиться от нее, мне нужно видеть, как улыбается Вера, встречаться со Степкой, с его замечательными сестрами, разговаривать с отцом о декабристах, о тяжелой воде, о кораблекрушениях и подъеме затонувших кораблей и еще о всякой всячине; читать книги, лежа в своей постели, ходить в кино.

Когда я вспомнил о кино, чуть не заплакал, так давно я там не был. Нужно завтра поговорить с Женей, и если он согласится, то мы пойдем в кино. Может, и Степка приедет? И будет нас трое — Степка, Женя и я!.. Только где взять денег? Неужели нет выхода? Проще всего заработать. Но как? И кто меня примет на работу? Почему не существует таких мест, где человек мог бы срочно заработать немного денег — выкопать яму, что-то погрузить? И сразу получи свое! Для таких, как я, это было бы выходом.

Примостившись на широком деревянном диване, я закрыл глаза. Стало хорошо, спокойно. Не было вокзала, пассажиров, каких-то унылых, очень плохо одетых людей, которые, казалось, никуда не едут, никого не встречают, лишь сидят на одном месте, олицетворяя собой Вечное Ожидание… Не было ярких светильников… Или все это было, но не было здесь меня. А я вместе с Верой и отцом иду в кино и ем мороженое…

— Ох ты! Никак Димка Батраков? — услыхал я сбоку.

Передо мной стоял Спартак. В джинсовом костюме, красивых башмаках, с газеткой в руке — не Спартак, а киногерой.

— Не ожидал тебя тут встретить. А почему не дома?

Он присел рядом, достал сигарету и, оглядевшись, нет ли милиционера, закурил.

— До чего дошел, мама родная!.. По вокзалам скитается, как босяк. А вид? Что у тебя за вид? Лицо старое, глаза провалились… Ты хоть ел сегодня?

— Ладно, Спартак, не трави душу, иди себе.

— Ну зачем? Не могу я бросить друга, хотя и бывшего. Ведь я могу помочь, на худой конец посоветовать, авось пригодится тебе, гомо не-сапиенс.

Мне показалось, он издевается надо мной. Нужно было встать и уйти. Но я не мог. Слишком тоскливо было одному. И теперь, хоть я и прогонял Спартака, все-таки был рад, что он не уходит.

— Ты можешь дать сколько-нибудь в долг?

— Гм… Пожалуй, нет. Копеек тридцать, не больше. Я ведь все-таки честный человек, Дима, а у честных людей — какие деньги?! Потом в университете восстановился. А кто может быть беднее честного студента?

— Врешь про университет!

— Вру, Дима, ты прав. Не взяли меня. Завтра покидаю ваш великий город, уезжаю далеко.

— Живи здесь, работай, кто тебе запрещает?

Он вздохнул:

— Работать в Ленинграде — этого мало. Мне мало. Если жить в Ленинграде, то надо учиться. А торчать у барабана на хлебозаводе можно в любом другом городе… Через год сделаю новую попытку вернуться. А если нет — такова селяви!

— Что с Ликой?

Он прикрыл глаза и откинулся на деревянную спинку дивана. И стал говорить, что с Ликой все покончено, что насильно мил не будешь, но в его памяти на всю жизнь останется прекрасный образ доброй, умной и трогательной девушки, которую на расстоянии любить значительно проще, чем вблизи.

Мягким баритонистым голосом он баюкал себя, свой красивый «литературный» слог; он томился и благоговел перед своим разумом; он уже прямо выходил на сцену в плаще датского принца! — боюсь, что так разговаривают быки, которым по какому-то недоразумению посчастливилось попасть в «благородные».

Меня он раздражал, и, сдерживаясь, чтобы случайной грубостью не остановить его словесный фейерверк, я спросил:

— У нее будет ребенок?

Он не ожидал этого вопроса. Резко повернулся ко мне:

— Тебе Лика сказала?

— Нет, сам понял. Правда, не сразу, а потом, когда вы стали говорить про химчистку…

— Молодец, догадливый!.. Ребенок — это хорошо, особенно для матери. С рождением ребенка женщина уже никогда не бывает одинокой. А если учесть, что в нашей юной прекрасной стране все лучшее принадлежит детям, а дети, как я это понимаю, принадлежат матерям, то вот и выходит, что все лучшее принадлежит женщинам.

— В том числе и мы?

Он рассмеялся. Он взъерошил мне волосы и похлопал по щеке.

— Ну, разумеется, дурачок! Правда, я бы не сказал, что мы — самое лучшее. Но наша роль ясна: раскрутить, разогнать колесо, открыть, дать ход жизни. И создать кое-какие условия. А там само пойдет-покатится.

Он встал, сунул руку в карман, побренчал мелочью и посмотрел на часы.

— Пошли. Поднимайся. Ты молчать умеешь?.. Тогда пошли. Сейчас у тебя будут деньги, добытые простым и красивым способом. Только если будешь молчать. Я возьму их в долг для тебя. А ты постоишь рядом и помолчишь.

Он поднял меня со скамейки и повел на платформу. Здесь стоял пассажирский поезд. Он подтолкнул меня в первый вагон и вошел сам. Я подумать ничего не успел, а он, войдя к пассажирам, закричал:

— Дорогие товарищи! Этому юному гражданину нужно добраться в родной город Брест. У него здесь бед оказалось больше, чем побед: приехал поступать в техникум, не поступил, да к тому же остался без денег. И вот он бродит, бедняга, по вокзалу и не может уехать. Посмотрите: голодный, мятый… Помогите, пожалуйста, кто сколько может. Я не уверен, что мы с вами встретимся еще раз, но я оставлю вам свой адрес, вы напишете мне, и я верну вам все, сколько дадите.