Иван Сабило - Все дни прощания

Шофер махнул на прощание и тронул с места. Вскоре машина растаяла в снежной дали.

Ломакин снова встал на лыжи. Огляделся по сторонам, не зная, где искать ребят. Решил дойти до леса и, если их не окажется там, повернуть обратно.

Медленно приближался лес. По снежному полю тянулись черные деревянные столбы, между ними, чуть провисая над землей, бежали тонкие провода. Слева появилась птица, сорока, села на столб, затрещала громко, напористо. Тут же поднялась, полетела за дорогу.

От скуки и одиночества Ломакин стал думать о сороке: «Может, никакая она не птица, а инопланетянка, попавшая сюда на неопознанном летающем объекте. Оставила свою тарелку в густом лесу и решила прошвырнуться по окрестностям, — усмехнулся он. — Сенсация!..»

Идти становилось труднее и труднее — соскальзывала то левая, то правая нога, пока он не увидел, что под каблуками — мокрые ледяные наросты. Он остановился, посбивал их острием палки и двинулся дальше. Вот и лес, но снег вокруг нетронутый — ни одного следа.

— Виталик!.. Лариса!..

Только эхо в ответ.

Остановился, в который уж раз огляделся по сторонам — пусто кругом, чуть слышно шуршат падающие снежинки. Пересек озеро, выехал на развилку дорог и очутился в поселке.

Людвиг Иванович сидел за столом, когда в дверях появился Ломакин.

— Ты один?

— Один… Отстал я, — произнес Ломакин, тяжело опускаясь на низкую табуретку.

Во дворе раздались веселые голоса — это возвращались Виталик и Лариса. Бросив лыжи на веранде, ворвались в дом — красные, возбужденные, — и, увидев Ломакина, набросились на него с расспросами, куда он пропал.

Ломакин хотел было сказать про шофера, про мотор, но понял, что теперь Виталику и Ларисе нет разницы, где он был и чем занимался. И спрашивали они только для того, чтобы их самих не заподозрили в побеге.

— Катался! — вскинул голову Ломакин. — Места у вас красивые!

Людвиг Иванович пристально взглянул на Ломакина, встал из-за стола, положил руку ему на плечо:

— Места у нас действительно красивые, Женя. В следующий раз мы с тобой махнем кататься, я тебе такое покажу!.. А теперь мойте руки — и за стол. Татьяна Дмитриевна пошла за хлебом, вернется — будем обедать.

Казалось бы, ничего особенного не сказал Людвиг Иванович, — все простое, доступное, а у Ломакина слезы навернулись, пришлось голову наклонить, чтоб не заметили, не смутились.

Виталик и Лариса направились в кухню. Женя поднялся, чтобы идти за ними, но тут из своей комнаты вышел старик, позвал Ломакина:

— Идем ко мне, сынок, поговорить надо.

— О чем это? — спросила внучка.

— Много будешь знать — скоро состаришься, — грубовато ответил Иван Романович и повел Женю в свою комнату. Ломакин остановился у двери, уперся плечом в косяк. Старик лег на кровать, а ему указал на табуретку. Дождавшись, когда Женя усядется рядом, Иван Романович вздохнул:

— Здоровье, брат, опора жизни. Есть оно — есть жизнь, нет его — нету жизни…

Старик замолчал. Было видно, что это еще не разговор, что позвал он парня не для того, чтобы говорить ему такие малозначащие слова.

— Эти лыжи, с которыми ты приехал, мои. Инициалы на них тоже мои, я их до войны вырезал. На этих лыжах меня спас от смерти мальчик, совсем пацаненок.

Старик повернулся к Ломакину.

— Эти лыжи тебе дал Братко Леня?

Ломакин кивнул:

— Да, это мой дядя.

— Вот!.. Лыжи в пору мне хранить, а не ему. Но я не об этом. Много лет я хотел повидать мальчика — теперь уже взрослого человека — да все не получалось… Он тебе про своего отца рассказывал?

— Да. Что был партизаном. Что был смелым. Даже героическим! Однажды ушел на задание и погиб.

— Правда, — закрыв глаза, произнес старик. — Истинная правда.

Мучаясь, перебивая самого себя, старик рассказал Ломакину, как погиб отец Лени Братко. Полез в ящик стола, торопливо достал большую фотографию, на которой был изображен он сам — тогда еще молодой — и возле него двое мужчин в черных полушубках. В одном из них Ломакин сразу узнал отца дяди Леонтия, — точно такая фотография была у него дома, лежала среди других состарившихся карточек в большом альбоме.

«Как же вы оставили его?.. Как бросили раненого в болоте, перед наступающими врагами?.. Я бы остался, я бы не ушел», — хотелось сказать старику. Но вместо этого — глухо:

— Я на войне не был, не могу судить.

— Война — сложная наука, — вздохнул Иван Романович. — Я ведь до войны колхозником был, мирным колхозником и плотогоном. И большинство так…

— При чем тут колхозник, если…

Старик прикрыл темные веки. Несколько секунд лежал молча, будто мгновенно уснул. И вдруг сказал:

— Всю жизнь это мучает меня. Всю жизнь жду случая, чтобы повиниться перед Леней Братко. Меня они дважды спасли от смерти — сначала отец его, потом он сам.

Старик привстал на кровати, надвинулся на Ломакина.

— Ты оставь мне адрес, я напишу ему!

— Можно оставить… Только зачем? Что это изменит? Думаете, ему нужна такая правда?

Иван Романович поджал губы, обиженно вгляделся в лицо парня, проговорил, будто простонал:

— Верно, сынок. Эта правда нужна мне одному.

Ломакину стало жаль старика. Но как ему помогать, чем успокаивать? Он машинально сказал «до свидания» и вышел в комнату, где его ждали Виталик и Лариса. Из магазина вернулась Татьяна Дмитриевна — принесла хлеба…

Домой Женя вернулся затемно.

Валька лежал на диване, тетя Лиля что-то делала в кухне.

— А вот и я! — шумно выдохнул Женя, входя в прихожую и радуясь привычному свету, родным, теплу.

Тетя Лиля как-то особенно тихо, ласково проговорила:

— Умывайся, Женечка, я сейчас подам на стол.

Валька голову не повернул, лежит, уставившись в одну точку, и тянет пальцами клок волос на собственной макушке.

Женя разделся и пошел к нему. Стараясь развеселить брата, ущипнул его за живот, поинтересовался, как прошел день рождения у одноклассницы.

— Папа с вышки упал, теперь в больнице, — сказал Валька.

— Что? — испугался Женя. — Как это вышло?

Валька пожал плечами, приподнялся на диване.

— Я не знаю. Мама говорит, плохо ему.

Женя с недоверием покосился на Вальку и вышел в кухню.

— Тетя Лиля, что Валентин говорит?.. Это правда?

Она взглянула на него, хотела что-то сказать, но вдруг заплакала.

Женя вернулся к Вальке, сел рядом на диван.

Валька полез в карман, достал десятирублевую бумажку, протянул брату.

— Что это? — отстраняясь, спросил Женя. — Откуда у тебя?

— Заработал, — чуть улыбнулся Валька, и по этой его улыбке можно было догадаться, как он рад, что наконец может отдать брату все долги.

— Откуда у тебя? — повторил вопрос Женя. — У матери взял? Я сейчас узнаю…

— Постой! — вскочил Валька. — Не смей спрашивать, это не ее деньги.