Юрий Козлов - Наши годы

За моей дверью вдруг взвыли гобои.

— Сибелиус, — сказала Нина Михайловна.

Словно ветер какой-то задул меня к ним в квартиру.

— Познакомься, это мой муж Борис. У него очаровательная фамилия Андерсен. Как думаешь, стоит мне поменять фамилию? Антонина Андерсен, а? Я думала, может, у него есть какие родственники в Дании или Швеции, но оказывается, его предки пасли скотину в Архангельской губернии.

Поднявшись из-за стола, меня приветствовал обладатель скандинавской фамилии, муж Антонины. Он оказался огромным малым: русоволосым, голубоглазым, как Антонина. Подбородок его и шея тонули в бороде. Рюмка казалась крохотным стеклянным цилиндриком в его, похожих на лопаты, ручищах. За столом еще сидела одна женщина, видимо мать жениха. Больше гостей не было. Свадьбу, следовательно, отмечали скромно.

— Я сосед, — сказал я, — столкнулись на лестнице, Нина Михайловна и позвала. Желаю вам счастья.

Борис приветливо улыбался мне, никакой досады в его глазах по поводу своего прихода я не заметил.

Антонина готовила на кухне какой-то умопомрачительный коктейль. Скромное общество как раз сейчас находилось в ожидании этого коктейля.

Борис учился в университете на географическом факультете. Он специализировался по Арктике, только недавно вернулся с Земли Франца-Иосифа, вместе с гидрологами он облетел все острова. Он говорил про обсерваторию на острове Хейса, произносил загадочные слова: Греэм Белл, Уединения, Визе, Черский. Говорил про уточнение линии берега, навигацию, припай, спутники, с помощью которых определяются какие-то строгие точки. Чувствовалось, он был увлечен. Когда появлялась Антонина, Борис смотрел на нее с нежностью и страхом. Его мечтой было попасть в антарктическую экспедицию. Я машинально кивал, думая, что в этом случае ему придется расстаться с молодой женой года на полтора. Что ж, зато потом будут обеспеченными людьми. Я подумал, напрасно Нина Михайловна переживала. Лучшего мужа для Антонины в природе просто не существовало.

Она звенела на кухне бутылками, что-то весело напевала. Я понял, что абсолютно лишний здесь. Попробовал уйти, но столкнулся с Антониной, которая пошла в комнату за стаканами.

— Ты что, спятил, — сказала она, — сейчас приедет моя подружка, попляшем.

Строго посмотрела на Бориса: плохо, мол, занимаешь гостя.

— В самом деле, — сказал тот, — столько всего остается. Тебе же недалеко идти, куда ты спешишь?

Вскоре объявилась высокая, черноволосая, похожая на кочергу, девица. Мы еще немного посидели за столом, а потом Антонина позвала в другую комнату танцевать.

Я зашел туда последним. Похожая на кочергу девица дымила сигаретой в кресле. На диване сидел и раздумчиво поглаживал бороду Борис. Антонина танцевала посреди комнаты одна. Шелковая рубашка переливалась, распущенные волосы мотались во все стороны.

— Чего это она так веселится? — подсел ко мне Борис. — Будто одна на целом свете?

— Когда вы познакомились?

— Два месяца назад, — сухо ответил он и отвернулся. — Я, очевидно, не современный человек, — произнес через некоторое время. — У меня не было времени на все эти развлечения. Как-то так получилось. Сначала работал, потом поступил в университет, теперь вот Север. Где мне было танцевать? Я даже не знаю, как этот ансамбль называется, который играет. Чего они так орут? Неужели сейчас все так пляшут?

— Она здорово пляшет, — сказал я.

Борис, однако, не разделял моего восторга.

— Мы уедем на Север, — хмуро сказал он, — будем жить на леднике Вавилова, на метеостанции. Там всего пять домиков. Я себя в Москве как-то не так чувствую.

К нам приблизилась Антонина, протянула руки.

— Ты же знаешь, я не умею, — сказал Борис.

— Я научу.

— Поздно.

— А ты, Петя? Тоже не умеешь?

— Я уже разучился.

— Бог мой, — вздохнула Антонина, — это называется свадьба.

За окном в небе возник тонкий рогатый месяц. «Ночью по небу ступают золотые ножки звезд», — вспомнил я строчку из Гейне.

— Первое время мы собираемся жить здесь, — сказал Борис, — так что, наверное, будем встречаться.

— Конечно, — я посмотрел на часы, — пойду, мне пора.

— Вали, вали, — усмехнулась Антонина.

— Пойдем выпьем на посошок, — предложил Борис.

— И сюда принеси, — сказала Антонина, — а то Надя скучает.

— Кто такая эта Надя? — спросил у меня Борис.

Я пожал плечами.

— Тоня говорит, она где-то работает секретаршей, — припомнил он. — Не люблю я этих секретарш, референток, курьерш. Ну, ничего. Скоро нас здесь не будет.

Мы пошли с ним в другую комнату к столу, но стол был чист. На кухне Нина Михайловна с новой родственницей мыли посуду. На тумбочке в комнате горел ночник. Дверь была застеклена. Стекло обтянуто красным ситцем. Лицо Антонины вдруг темным силуэтом отпечаталось на красном ситце. Распущенные волосы, узкие длинные скулы. Когда совсем недавно я видел в окне тень Генерала, то заметил вкрадчивую осторожность его движений. Это было новое в его характере. Здесь же Антонина вдруг положила руки на стекло и теперь смотрела на меня в упор — странная, теневая, как бы устремленная мне навстречу.

— Петя, ты что, уходишь? — в комнату вошла Нина Михайловна. — Не в службу, а в дружбу выведи Евку, а то мы здесь закрутились. Лучше с поводка не спускай, сбежит.

Где, по каким сугробам бродил я с Евкой в предпоследнюю ночь уходящего года? По-прежнему светили окна, мелькали тени, ветер вышибал из глаз слезы, немедленно превращая их в льдинки. Скромный наш сквер обрел в ночи иное измерение. Он тянулся подобно темному лесу, и не было ему конца и края. Уже другие, незнакомые, дома светили окнами. Я угодил в собачье царство. Могучие черные терьеры, нервные доберманы-пинчеры, бородачи эрдели, самостоятельные чау-чау, преданные хозяевам овчарки, псы помельче: спаниели, бигли, пудели, фокстерьеры окружили в заснеженном дворе. Сначала я вел Евку на поводке, точнее, она меня вела, потом пожалел, отпустил, и только успевал поспешать за катящимся впереди черным мячиком.

Я несся в морозной ночи, натыкаясь на деревья. Недавний разговор с матерью, прогулка по Москве, свадьба Антонины, теперешняя погоня за Евкой — я чувствовал, все это были не случайные эпизоды, но черта, подводящая некий итог. За чертой начиналось новое. Однако думать о новом не хотелось. Как в детстве, как в отрочестве пришла на помощь игра, которая прежде спасала меня от монотонности существования, а порой и подменяла саму жизнь. Это не за собачонкой Нины Михайловны я гнался, а за волей, удачей, славой, всем тем, чего в жизни почти не бывает, что отпускается по крохам. И то, что рано или поздно, я поймаю Евку, — ведь не потерялась же она до сих пор, почему именно сегодня должна потеряться? — сообщало игре приятность, потому что в глубине души игра имела для меня смысл, только когда исход был предрешен в мою пользу.