Евгений Добровольский - Испытательный пробег

— Не вполне, Сергей Павлович. Стремились к этому.

— Понимаю вас. Кругом трудности.

— Надо было раньше начинать. Запоздали мы, а за опоздание дорого платить приходится.

— Как раньше? Это легко сказать! Теперь мы все умные, Дмитрий Дмитриевич, — обиделся Рябушинский. — Я помню, еще лет семь назад, вы не поверите, доказывать приходилось, что автомобиль необходим России! Что он ее жизнь изменит. О чем вы! Бывало, у Яковлева-старика за полночь спорили.

— Георгий Николаевич предупреждал.

— Ну, не совсем, не совсем так, друг мой. Между нами, старикан выжил из ума. Когда правительство предложило займ на строительство автозавода, он отказался! Столько было разговоров, столько слов красивых. А как дело началось, где он, Яковлев? И нет его. Типичный сплав европейского прагматизма и нашего азиатского хамства. Сдвинуть Россию на дорогу прогресса посредством автомобиля — мечта неосуществимая. Много другого еще потребуется.

— Кто спорит? Конечно, автомобиль не единственный рычаг, но он чрезвычайно двигает вперед технику.

— Да, да, но моря утюгом… В каменном веке живем.

Ехали по Садовой к Таганке. Колыхались рядом конские морды, трамваи скрежетали на поворотах. Чем дальше от центра, тем больше было снега, а как въехали в Симоновскую слободу, то показалось, что совсем — зима, кругом снег. Заледенелые сугробы тянулись вдоль домов, не белые, а будто приперченные угольным дымом. Слобода была фабричная. За деревянными домишками вставали кирпичные красные корпуса с пыльными квадратами окон. Дымили трубы. Завод «Динамо». Фабрика Цинделя. Нефтесклады Нобеля. Кольцо заводов смыкалось вокруг Москвы. Кольцо сжимало горло города. Рябушинский зябко повел плечами. Все здесь было какое-то замусоленное — и свет не такой, и запах слюнявый. В узкой небесной просини показалось солнце, но без радости, брызнуло на слободской снег спитым трактирным чаем, и опять потемнело.

Въехали в Тюфелеву рощу. Вековые сосны стояли в снегу. Дальше пути не было. Из деревянной крашеной будки выскочил сторож, но, узнав Рябушинского, ближе подойти не решился. Стоял в стороне, таращился, скинув шапку. Ветер с Москвы-реки трепал его редкие, слипшиеся волосы. Человек каменного века.

— Вот, — сказал Сергей Павлович, — здесь и будет наш город заложен.

— Место вполне подходящее, — оживленно отозвался Бондарев. — В натуре даже лучше, чем на планшетах. Прекрасно!

— Старались, Дмитрий Дмитриевич.

Вечером Петр Платонович рассказывал братьям о новом директоре и сам удивлялся:

— Совсем молоденький! Ну, что наш Васька! Мальчонка, форменно.

— Выучилси…

— Сродственник, может, — вставил Трепьев. Он очень любил разговоры о начальстве, сидел у двери, ждал подробностей. Изнывал весь. — Племяш, может, дилехторский доверенный? А сам дилехтор позже пожалует?

— Место, говорит, отличное. Строиться будет хорошо, окружная железка рядом, подъездные, значит, путя, как надо.

— Ага…

— Ну и намеревается сразу же, как снег сойдет, земля подсохнет, давать полный разворот. Народу пригонят много.

Редькин-пашá просветлел лицом. Защелкал глазами, соображая, сколько можно еще пустить постояльцев.

— А насчет платить говорили чего? — поинтересовался Михаил Егорович. — Жизнь ныне не в пример.

— Карасин подорожал!

— Сиди уж! Ты сейчас богатым станешь.

— Да уж… — застонал Редькин. — В чужих руках огурец…

— И вот, забыл, будут броневые машины строить. О том, как разговор вели, но не то чтобы завтра, а с прицелом.

— Ну-ну…

— Немцу-то надо отпор давать, — вставил Трепьев.

— Поди-ка ты, хозяин, к бабе своей, а? — посоветовали ему.

— Пускай сидит.

— Однако, скажу, Бондарев головастый, видать. Сергей Павлович перед ним ластится, все — вежливо! А он зря слово не обронит. Бубнит свое и в лице строгий. Цену себе понимает!

— Небось на жалованье брали в сорок тыщ! — вставил столяр Смирнов, до этого тихо сидевший в сторонке.

— В сто!

— Иди ты в… Сорок тысяч и сто рублей за каждый готовый автомобиль! Это потом.

Все согласно закивали, но никто не представлял, какое затеяно дело и какие силы уже сдвинуты к рубежу, чтоб в один момент сразу же прийти в движение и начать.

Еще не успели сойти снега, еще лед на Москве-реке не сдвинулся, не поплыл вниз, по зимнику, по рыжей тропке на льду ходили в слободу молочницы с Большой Тульской, звенели мятыми ведрами, а уж в Тюфелевой роще ударили первые топоры. Застонали пилы, приезжий люд с утра толпился у конторы. Нанимались. Показывали, кто что умеет, во что горазд, получали задаток, устраивались с жильем.

Об официальной закладке сообщили только летом. Там были какие-то свои соображения. Не шибко спешили. Но в четверг 21 июля в газете «Русские ведомости» поместили известие о том, что в Тюфелевой роще за Симоновским монастырем при большом стечении публики произошла закладка первого в России автомобильного завода.

Накануне в солнечный ветреный день у деревянного барака, обшитого вагонкой, где размещалась заводская контора, собрались приглашенные на торжественный молебен господа акционеры, крупные пайщики, цвет московского купечества, должностные лица.

К моменту официальной закладки строительство шло уже полным ходом. Тянули стены основных цехов. Вверху, на лесах, матерились бородатые каменщики. «Лябастру давай, сучий род!» — кричали. Жилистые плотники в пропотелых рубахах, раскорячась, обтесывали сосновые стволы, сбивали опалубку; взблескивали на солнце затертые до серебряного лоска лопаты, артели грабарей и землекопов корчевали пни, грузили на подводы бурый московский суглинок, и господа десятники в сапогах, в жилетках поучали: «Хватай больше, кидай дальше, пока летит — отдыхай!»

Стройка не затихала ни днем ни ночью. Военному министерству торжественно было обещано, что первые автомобили завод АМО выпустит ровно через год, к июлю семнадцатого…

Директора правления Сергей Павлович и Степан Павлович принимали поздравления по случаю торжественной закладки. Должны были подъехать московский градоначальник, свиты его императорского величества генерал-майор Шебеко, губернатор камер-юнкер Татищев, городской голова Чесноков, сосед Бондарева. (Такой чести удостоился: с самим городским головой в одном парадном на Поварской жил!) По окружной железной дороге тащился маневровый паровозик «кукушка». У заводского причала на Москве-реке покачивались баржи с песком. Из Симоновского монастыря, приглушенный расстоянием, доносился колокольный звон. Звонили по поводу ильина дня. Под ногами путался Семен Семенович — Сикофант. И чего это ему взбрело вперед лезть, всегда такой тихий, незаметный, а тут подменили.

— Дмитрий Дмитриевич, я торжественное слово хочу сказать. Русский автомобилизм — это как тот богатырь, который тридцать лет и три года на печи сидел сиднем, понимаете ли…