Евгений Добровольский - Испытательный пробег

Когда въезжали на Красную площадь, оркестр в длинных кавалерийских шинелях, блеснув медью, заиграл было «Встречный марш», но звуки марша тут же и потонули в рокоте моторов, в нескончаемом «ура!» и «даешь!».

Грузовики были красные, как знамя. И даже еще красней. Наши грузовики.

— Да здравствуют советские рабочие!

— Ура!!!

— Да здравствует товарищ Ципулин!

Вся амовская колонна, все те слесаря, токаря, литейщики, кузнецы, обойщики, сверловщики, инженеры и служащие конторы: счетоводы, бухгалтеры, курьеры — все, кто гордо ехал на десяти красных грузовиках, и те, кто поспевал следом, потому что на всех — куда там! — места не хватило, запели «Вихри враждебные».

Управляющий Георгий Никитич с глазами, полными слез, с учащенным сердцебиением от восторга и радости, его охвативших, пел вместе со всеми, и ему казалось, что над площадью из всех голосов громче всех поднимается его голос, забирает вверх к куполам Василия Блаженного и скачет в четком ритме по зубцам кремлевской стены, как по клавишам.

Расцеловав всех, кто оказался рядом, Георгий Никитич уже за Каменным мостом сел в свой «протос» и разрыдался. Сдали нервы. Кузяев опустил боковое стекло.

— Никитич, ты это… ну… успокойся… Никитич… Ладно.

— Ой, Петя, сил нет… До какого же счастья дожил…

А между тем в заводской столовой, украшенной флагами и портретами вождей мирового пролетариата, готовились к торжественному собранию и ждали гостей из ВСНХ, Моссовета, ЦУГАЗа, Металлургтреста, Госбанка… Ждали делегаций от «Динамо», «Серпа и молота», «Красного пролетария».

пели заводские синеблузники, маршируя по сцене под баян. И весь зал подпевал:

У заводской проходной возле десяти красных грузовиков шумела, двигалась толпа, и в ртутной глубине автомобильных фонарей отражались возбужденные лица, головы, спины.

Вспоминали события дня. На Театральной площади, возле здания Автоклуба, когда колонна остановилась, чтобы проверить моторы и подождать отставшую машину, к ним вышли работники клуба и его старые члены, еще с дореволюционным стажем. Начались вопросы, и удивление было чрезвычайное.

— Один дядёк грузовик наш со всех сторон обошел, все клейма осмотрел, ажно под картер заднего моста подлец, гриб старый, и все не верит, что наши машины! «Какого, — спрашивает, — завода?» — «С АМО!» — «АМО, — твердит, — машин не выпускает». А вот и ваша ошибочка в полном понимании проблемы, чтобы в другой раз не допытывался, неужто сами сделали. Сами!

— Чего один! Считай, каждый спрашивал!

— Шоферам почет! Товарищ Ципулин, сядьте за штурвал, покрасуйтесь, а мы поглядим. «Ура!» крикнем.

— Да здравствует товарищ Ципулин!

— Ура! Ура!..

В судьбе не всякого инженера бывает свой звездный час. Это даже и непонятно, где отмеряется, кому, за заслуги, за услуги, за выслугу лет, трудом, восторгом, интуицией зарабатывается? А разве не важно еще и вовремя поспеть, когда притихло все в смиренном ожидании, а ты вот он я!

Олег Николаевич Булыков считал себя удачливым человеком, у него все хорошо в общем-то складывалось, но звездного часа, так, чтоб потом всю жизнь взахлеб, будто крылья за спиной и хруст перьев и непроходящее ощущение, что не зря прожито, у него не было, он это про себя знал и, надо сказать, не очень огорчался: современный человек, на кого жаловаться? кого винить? На общем фоне он был из молодых, да ранний, лучше многих, а то мы про других не знаем, кто чего стоит. Он делал свое дело и старался думать, что хорошо.

Однажды попался ему в руки иностранный журнал на английском языке, и он, забравшись в холодную постель, углубился в чтение. Было это в Японии, куда ездил он по своим автомобильным делам, в гостиничном номере, наполненном неживым кондиционированным воздухом и запахом лимонного (грейпфрутового?) аэрозоля, которым, он видел, две горничные в цветных кимоно фукали на стены и в потолок. Он шел по длинному коридору и видел, как работали эти две трудящиеся японки, обычные женщины, только обе в кимоно. Одна катила пылесос, включала в штепсель у двери и начинала швабрить пол, вторая, которая толкала следом тележку с бельем, стелила постель, вытирала пыль с подоконника, со стола, ставила на место пуфик, — в каждом номере один и тот же пуфик, — затем обе разом кончали свое дело и, выходя, фукали из пластмассовых баллончиков одна влево вниз, другая вправо вверх — и пошли дальше. Работали, как на конвейере. Красиво работали, но это так, к слову.

Булыков погасил верхний свет, включил настенную лампочку, освещавшую ровно журнальную страницу и больше ничего, и принялся читать. У него была многолетняя привычка читать на ночь. Каждый вечер сорок пять английских минут перед сном, чтоб не забывать язык англосаксов. В этом плане он держал себя в строгости, никаких поблажек не допускал, литературу выбирал подходящую, и журнал, разумеется, был технический, посвященный общим проблемам машиностроения. Но редакция наряду с серьезными статьями посчитала возможным поместить тест, для того, чтобы каждый читатель при желании мог бы выяснить иерархию своих потребностей. Вот так. Булыков потянулся, взял с пуфика шариковую ручку, приступил к выяснению. Там был ряд вопросов, и за каждый ответ полагалось то или иное количество очков. Все они складывались, и по сумме на следующей странице можно было получить ответ.

Олег Николаевич узнал, что его физиологические потребности — пища, отдых и так далее удовлетворяются на 85 процентов. Потребность в сопричастности, то есть в привязанности и любви, стыдно сказать, — на 50, это его в первый момент обескуражило; потребность в уважении, которая складывается из самоуважения и знаков внимания со стороны окружающих, — на 45 процентов, потребность же в самоосуществлении — на 15 процентов. Ему стало обидно. Он было даже к словарю потянулся, потому что подумал, что не так что-то перевел, столь низкий показатель его не устраивал, но нет, все точно. Он самоосуществился только на 15 процентов, однако, окончательно сложив все показатели, Олег Николаевич узнал, что относится к разряду людей в высшей степени благополучных. Все у него хорошо. Все в порядке, обычная норма осуществления — 5 процентов. Он превышал средний уровень втрое!

Вот так вот, неожиданно узнав про себя столь сокровенные вещи, Булыков посчитал возможным дать себе поблажку: там еще пятнадцать английских минут оставалось, позевал, развел руками и, кинув журнал на пол, выключил свет. В конце концов гениальные люди иногда могут позволить себе маленькие слабости. Журнал так и остался валяться на полу, наверное, те японки подняли его утром, но Булыков, вернувшись домой, помнил, что по тесту у него все благополучно. У него все хорошо. Умный ему попался тест, строго научный, сразу и видно.