Евгений Добровольский - Испытательный пробег

— Вы родились под автомобильной звездой. Вас поили не молоком матери, а бензином, черт возьми.

— Это вы мне комплимент… Бензином…

Форд засмеялся. Его бритая сухая щека яхтсмена и автомеханика дрогнула.

— Дорогой мистер Лихачев, — сказал он, улыбаясь, — теперь вы убедились, что все дороги ведут в Америку. Меня ругали, что я веду дела с большевиками. А я говорю: сев за руль своего автомобиля, большевик перестает быть большевиком. Вы, крупный советский промышленник, многому научились у нас. Ведите хозяйство у себя по-нашему, и вы добьетесь успеха.

Переводчика звали Любомир Шпирович Голо. Когда-то он работал на заводах Форда, затем вернулся в Москву и слесарил на Московском автомобильном имени Ферреро. По национальности был сербом. Английский знал не слишком, но в Детройте автомобильщики его понимали: крыл хорошим станочным жаргоном, очень у него вкусно получалось, так что сразу возникало взаимопонимание.

— Скажи ему только вежливо, во-первых, я не промышленник. — Лихачев повернулся к переводчику. — Я слуга народа. Директорская должность мною получена не по наследству, а по воле моей партии. Что касаемо путей-дорог, тут ты, Любомир Шпирович, не ошибись, они, скажи ему, временно ведут в Америку. Придет день, и им у нас можно будет многое подзанять…

Форд кивнул: может быть, может быть… Спорить ему не хотелось. На дворе стоял 1930 год.

— Нам нужны такие люди, как вы. Вы бы и у нас далеко пошли. По всему видно, — сказал Форд.

— Сомневаюсь, — сказал Лихачев.

Когда садились в машину, вежливый хозяин упругой походкой вышел на крыльцо. На нем был спортивный костюм. Ветер забрасывал галстук на плечо. Любомир Шпирович охнул: «Иван Алексеевич, уважение-то какое. Сам Форд! Это ж надо… Генри Форд!..»

— Деловой парень, — согласился Лихачев и приложил правую руку к шляпе. Пришлось ему купить в Штатах серую шляпу с черной лентой, век бы ее не видеть, здорово она мешала с непривычки. Фасон назывался «молодой конгрессмен».

— Будьте здоровы, мистер Форд! Милости просим в Москву на АМО, к нам в Симоновскую слободу.

Форд кивнул. Но всего, наверное, не понял: Любомир Шпирович не знал, как по-английски «слобода».

Встреча эта произошла накануне пуска завода. Завершалась первая реконструкция…

Нет, он родился совсем не под автомобильной звездой и не в семье блестящего русского инженера, как сообщила одна американская газета. Или итальянская. Теперь поди установи какая, но было такое сообщение.

Автомобиль выворачивал на Невский. Черный, блестящий. Сыпал дождь. То затихал, то припускал с новой силой.

— Что варежку разинул? Закрой, просквозит, — сказал дядя. — Город наш морской. Окно в Европу.

А приехал в Питер Лихачев потому, что надо было зарабатывать на жизнь. Отец болел, на руках у матери Евдокии Николаевны осталось восемь детей — две девочки и шестеро мальчишек. Он старший. Дяде написали письмо. Дядя слесарил за Нарвской заставой на Путиловском заводе, говорил, допивая шестую чашку чая: «Слесарь — это тебе, племяш, то же, что столяр, только по металлу. Дело в руках. Всегда сыт и нос в табаке».

Будущего директора взяли учеником в мастерскую, потом — учеником слесаря на Путиловский, а когда началась первая мировая война, призвали в армию, и по существующему тогда положению призывался он не в столице, а в том же Веневе. Призывался в пехоту и военным моряком не был. В плавсостав не попал. А в 1917 году по болезни был освобожден от военной службы подчистую.

Про корабли, про крутые соленые штормы, про лихих братишек в бескозырках он любил рассказывать, потому что море осталось несбывшейся мечтой. Такой желанной, острой, солнечной, что до последних дней директор завода, депутат Верховного Совета страны, министр Иван Алексеевич, любил и светлел лицом, когда его называли моряком или просили рассказать про море. «Я старый матрос, — смеялся, — грудь в ракушках, качай, Степа, стол!»

В анкете он писал: «…год рождения — 1896, образование — 4 класса и курсы шоферов в 14-м году, член партии большевиков — с июня 17-го года». Это Степан Петрович сам читал.

После Февральской революции был он опять взят на военную службу. Но на флот не попал. Служил в 192-м запасном пехотном полку и с 1-й маршевой ротой пошагал на Западный фронт во Вторую армию. В том же июне был тяжело ранен, лежал в лазарете, и вот, выйдя из него, большевик Ваня Лихачев надел матросский бушлатик — форму революции. Бескозырка на нем, и на поясе маузер в деревянной полированной кобуре. Социальные штормы кидают его по всей стране. Яростные норд-осты рвут якоря, зюйд-весты будят авралами. И — свистать всех наверх! Гремят поезда. Пылит конница. Полундра! Он перепоясан пулеметными лентами, на груди красный бант, на поясе с медной бляхой висят, как гири у часов, гранаты-лимонки. Он формирует отряды Красной гвардии в Гельсингфорсе, в Москве, потом работает в ВЧК.

— Наверное, смысл человеческой жизни здесь, на земле, — сказал Игорь, — состоит именно в том, чтобы развивать свое «я», лучше быть голодным генералом, чем сытым солдатом, смысл — вершить то, к чему чувствуешь свое призвание, свою годность. Это и есть основной закон нашего существования, и, чтобы решить вопрос о честолюбии, мы тут это слово всуе употребили, понять, низменное ли честолюбие говорит в человеке или совсем напротив, надо принять к сведению, по крайней мере, два условия: ведь не только тщеславие, жажда каких-то благ подталкивает стремиться к известному положению, но и способности — действительно положение это занимать. Человек стремится к вершинам, и, может быть, он вправе стремиться, больше того — обязан, потому что они принадлежат ему! Лихачев был достоин своей должности — вот вопрос. Да или нет?

— Да, — сказал Степан Петрович. — Он титан был, это я серьезно. Может, грамоты ему вначале не хватало, но это только вначале, потом он очень в нашем деле разбирался. А диплом, Гена, это ведь бумажка. В корочках, но бумажка. Там не написано, готов ли человек жизнь за свое дело отдать, нет такой графы. А дело требует. За успех-то жизнью платят.

— А что, Геннадий Сергеевич, дед наш отлично выступил. Все верно.

У молодого Лихачева было две мечты. Море и автомобиль.

Он был удачливым человеком, лихим, смелым. С Алексашкой Меншиковым его сравнивали, называли Чапаевым нашей промышленности.

Он обладал удивительным человеческим обаянием, открывавшим все сердца и двери. Но был в его личности и еще один дар. Дар удивительный и ни с чем несравнимый. Любая задача, которую он решал, соизмерима с масштабами времени. Он историчен. Его жизнь — приобщение к чуду. До каких высот он взлетел! И от этого чуда сам отделаться не мог. Сколько раз спрашивал с трибуны: «Кем бы я был без Советской власти? — И отвечал: — Нулем без палочки!» И зал гремел аплодисментами.