Евгений Добровольский - Испытательный пробег

— Не видывал, пожалуй. Не спорю. Маркса я не изучал. Ульянова-Ленина, как можешь догадаться, тоже. Не мой это маршрут. Я иначе разумею. В России у нас всего вперебор. И народ у нас решительный, смелый, огня не боится. Мудрые есть, работящие есть, красивые. Леса у нас, земли, реки любые, всякие богатства есть. Места благодатные — живи, радуйся. Вот оно от чего — от радости все и происходит. От нашего от богатства. Были бы мы, как немцы или как французы, в бедных природных условиях, сидели бы тихо. А русский человек, он от счастья бесится, всего у него слишком, всего вперебор.

— Это ты о чем? — бледнея, удивился Петр Платонович. — О чем говоришь? Или не помнишь, что хлеба до нового года не хватало у мужика? Как в город шли, с голодухи пухли, знаешь?

Афанасий Ильич махнул рукой.

— Помню. Только я о другом. Не понял ты. А вот Платон Андреевич, папаша твой, тот бы сообразил. Не о той я сытости толкую. — И чтоб совсем переменить тему, сказал неожиданно: — А кенарь у тебя ничего. Я тоже птиц уважаю.

Уже вовсю гремела в славе и юной доблести первая наша пятилетка. Стучала перфораторами, вбивая срезные заклепки в стальные пролетные балки будущих цехов, пылила серым цементом по симоновским кривым переулкам, вздыхала, умываясь по утрам тугим паровозным паром, шла в красной косыночке по склизким мосткам вдоль разверзнутых котлованов, пилила, рубила, слепила электросваркой, и такого на памяти поколения еще не было. Желая восславить свою эпоху, рабкор Денис Шлыков писал, что жизнь принимает одно направление — рабочее. Один смысл. Одну цель ставит перед собой. Работа, работа… Даешь советский наш автомобиль! Телегу на свалку! Он писал, что на заводе создали отдел по реконструкции и расширению и директор Лихачев держит прямой курс на большой конвейер. На смену старому должен прийти новый грузовик американского типа «автокар», и собирать его должны с четким ритмом — один автомобиль за 4 минуты 12 секунд.

Как-то утром Денис прибежал к себе в цех запыхавшийся, счастливый, крикнул Нюрке:

— Анюта, у меня новость для тебя!

— И что? — Нюрка взглянула пренебрежительно. — Ириску, что ли, принес?

— Хочешь «автокар» увидеть?

— Не-а, не хочу. У меня на вечер свиданье назначенное.

— Это в обеденный перерыв будет. Ребята, машину новую из Америки доставили! Айда, взглянем!

У Дениса было задание написать об «автокаре» в «Вагранку», и редактор обещал дать под статьей подпись, а то до этого Дениса печатали без подписи или под псевдонимом — Глаз, Зубило, Прожекторный луч.

— Эх ты, писака-бумагомарака, так бы и сказал: днем показ будет. Я, пожалуй, взгляну, — заявила Нюрка и обернулась к ребятам: — А вы как? Молчите? Молчание — знак согласия. Мы все пойдем, а ты, Колька, сбегай в буфет, ты верткий, и возьми на всех шамовки. Я за тебя жиклеры продую. Иди, бригадир приказывает. Верно, Степа?

— Ладно, — сказал Степа в задумчивости, почесывая переносицу. — Надо машину посмотреть. Это важно.

— Ой, господи, и что бы мы без тебя, Денисушка, делали…

Нюрка растопырила пальцы, испачканные машинным маслом, и сделала Денису «смазь»: провела по кончику носа.

В обеденный перерыв, едва прогудел гудок, побежали в Тюфелеву рощу к беседке. Там уже народу собралось порядком, все места на лавочках заняли, но Нюрка в синем своем халатике всех растолкала, пролезла вперед, таща за руку Петю Слободкина. Скромный Петя извинялся на все стороны: «Простите… Виноват… Простите». Очки у него запотели. А Нюрка лезла, как броневик, добралась до первой скамейки, согнала с нее пожилых кадровиков.

— А ну, слазьте, отцы, это место для прессы. Редакция здесь сидеть будет. Я кому сказала? Покажь давай, Денис, удостоверение свое. Да где ж ты запропастился? Пропустите его, товарищи! Он лично будет отражать наше собрание на страницах газеты.

— А ты кто такая? — спросили ее недовольные металлисты.

— Я? Сейчас я тебе докладывать буду. Подвинься! Мы его ассистенты, — выпалила Нюрка, садясь на скамейку и расставляя руки так, чтоб успели сесть рядом и Колька и Петя. Денис со Степкой отстали. — Пропустите их! Я кому говорю! Господи, отсталость какая… Привыкли, понимаешь… Отец, ты от скамейки филейную часть приподыми, видишь, корреспондент идет, у него работа, а ты отдыхаешь. Товарищ Прожекторный луч, сюда двигайте…

— Ой, Нюрка, как тебе не стыдно, — прошептал Степа.

— Давай садись скорей, тоже нашелся архангел Михаил… Благородный. Они на травке посидят, а я женщина, мне на землю садиться нельзя. Я, может, детей рожать хочу.

— Едут! Едут! — закричали из задних рядов. Из-за поворота появились две машины. За рулем первого грузовика сидел директор. По-директорски грузно он вылез из кабины, с кем-то поздоровался за руку, кому-то кивнул, помог опустить борта, встал на платформе, как на трибуне.

— Слышно меня, товарищи?

— Слышно, директор! Давай говори!

Лихачев начал с того, что новый грузовик, который будет выпускать завод после реконструкции, «вот этот самый аппарат, на котором я стою и который вы все видите», имеет мотор в 66 лошадей и состоит из четырех с половиной тысяч деталей. Такую машину можно собирать только на конвейере, и, значит, весь завод должен быть подготовлен к тому, чтоб каждая деталь, все детали начиная от копеечной крепежной шпильки, подчиняясь потоку, подавались на главный конвейер, где соединятся в единое целое — в автомобиль.

— Конвейерный ритм обяжет нашего, прямо-таки скажем, анархически настроенного человека чувствовать значимость своей работы, — говорил Лихачев. — Значимость своей рабочей персоны, иначе хорошей машины не получится! Четыре с половиной тысячи деталей, может, и не так уж много с современной точки зрения, но если хоть одна из них, пусть болтик пустячный, пусть что, попадет на главный конвейер не вовремя — потеряется общий ритм! Затор возникнет. Огромный завод, товарищи, сложнейший организм, вот он за вашей спиной, будет крутиться вхолостую. Задача, стоящая перед нами, перерастает в задачу государственную. Каждые четыре минуты двенадцать секунд с конвейера будет сходить готовый грузовик. Когда до этого, кто вспомнит, я вас спрашиваю, Россия мерила время на секунды?

— Здорово сказал, — заволновался Денис. — Я эти слова отражу!

— Отразишь, отразишь… А пока помалкивай, — цыкнула Нюрка, щурясь на солнце. Ветер трепал рыжие ее волосы. В задних рядах голос директора слышно было плохо. «Громче, Иван Алексеевич! — кричали оттуда. — Тише вы, ребята, дай слушать…»

— Товарищи! Сроки перед нами сжатые. Бешеные перед нами сроки! За какие-нибудь два года мы должны сделать то, на что другим странам понадобились многие десятилетия. У нас нет времени ждать. Вся надежда на нас самих. Или мы построим автомобиль, или нас сотрут с лица земли! Ясно я говорю!