Римма Коваленко - Хоровод

Может быть, я нагораживаю, приписываю Викентьевне то, чего нет? Может быть, отсутствие у Томки тяги к материальным ценностям — вовсе не заслуга Викентьевны? Ведь вышивание и вязание не проклюнулись в дальнейшей ее жизни. Один-единственный шарф она вяжет Борису уже пятый год, и конца этому шарфу не видно. И «сытенький» Женька, который никогда не оставался на попечении Викентьевны, спросил у Каролины: «Медведя хочешь?» Кто обучил его щедрости? Все эти мысли, нестройные, без логических концовок сопровождали меня до самой работы и потом возвращались в самый неподходящий момент. Младший научный сотрудник из отдела Отечественной войны Неля Карпова не просто удивилась моему вопросу, а даже испугалась, открыла рот и стояла так секунд пять, пока не сообразила, что и на такой вопрос своего директора положено ответить.

К этой Неле у меня давняя симпатия, которую я прячу, и она не догадывается. Она не просто старательный работник, а истовый. Если бы было можно, она бы не уходила с работы, а жила бы в архиве. Горе, радость, восторг — все это отражается на ее лице даже на совещаниях. У нее не надо спрашивать, как она к кому относится, все это объясняют ее глаза, губы, даже плечи, которые поднимаются, выражая возмущение. И при такой жизни, отданной целиком работе, — изысканная, дорогостоящая одежда, со знанием дела подмалеванные глаза.

— Неля, — спросила я ее, — откуда у вас при вашей зарплате такие модные дорогие вещи?

Она постояла с открытым ртом и ответила:

— Если вас серьезно интересует этот вопрос, то скажу.

И объяснила, что внешний вид современной девушки, живущей на скромную зарплату, — это особый род деятельности. Секрет кроется в том, чтобы не заносить вещь и вовремя отнести ее в комиссионку или продать таким же способом, как купила. И тогда получается, что ты всегда хорошо одета за небольшие деньги.

Я поняла эту механику. Успех такого рода деятельности, как и всякого другого, требовал, помимо энергии, еще и таланта, но я не стала углубляться в природу этого таланта.

— Неля, — сказала я, — а смогли бы вы носить обычные туфли и платья из магазина?

— Нет, — ответила она, — это невозможно. Это возможно только при одном условии.

— При каком?

— Если все будут носить вещи из магазина. Но все не носят, и те, кто одет в изделия массового пошива, чувствуют себя униженными.

— Неужели все?

— Все, — убежденно подтвердила Неля.

Мне еще хотелось поговорить с ней на эту тему, но больше не стоило. В Нелиных глазах загорелось подозрение, и я поспешила ее успокоить:

— Мое поколение не знало такого рода деятельности, вот я и поинтересовалась.

Неля не поступилась своими убеждениями.

— Это не поколение, — сказала она, — это круг людей, который вас окружал. Моя мама тоже из вашего поколения, но она совсем другая.

Я в ней не ошиблась. Она ушла, утвердив мои симпатии.

Весь этот день не был похож на мой обычный рабочий день, он словно соскочил со своей прямой и шарахался из стороны в сторону по каким-то зигзагам. Пришли члены комиссии из райисполкома, разложили на полу чертежи с планом капитального ремонта подвального помещения. Когда я что-то стала понимать в этих чертежах, оказалось, что это план реконструкции склада бестарного хранения муки соседнего хлебокомбината. Не плакать же, посмеялись, извинились друг перед другом. Когда они ушли, я сказала себе: ты-то чего извинялась? Потом пришла дама, не старая, а такая старинная, в ломоносовском парике, только без косички. Поставила на мой стол шкатулку, вытащила из нее спрессованную пачку документов и стала рассказывать о своем муже. Он всю жизнь собирал мебель из карельской березы, ухлопывал все деньги на реставрацию, а когда умер, то оказалось, что эту мебель он определил завещанием государству. Дама как раз и явилась ко мне исполнять его волю. Я объяснила ей, что она ошиблась адресом, но понять это уже было ей не по силам: наш архив был рядом с ее домом, и ни в какое другое место она идти не желала. На все мои слова дама отвечала одной-единственной фразой: «Вы хотите сказать, что я должна идти куда-то далеко?» Когда я наконец догадалась ответить: «Именно это я и хочу вам сказать», дама поднялась, сгребла документы в шкатулку и направилась к двери. Оттуда она мне заявила: «Завещание опротестовано. Мебель не представляет никакой художественной ценности. Я не позволю сдвинуть ее с места ни на сантиметр».

Эта дама наверняка никогда в разговорах не произносила: «Мое поколение!», она принадлежала к очень узкому кругу коллекционеров мебели из карельской березы. Но насчет моего поколения Неля все же ошиблась. Не было у нас такого рода деятельности. Конечно, мы хотели быть хорошо одетыми. Хотели, чтобы мужья любили нас и были верными всю жизнь. Мы не очень дрожали над своими детьми, и они у нас не выглядели сытенькими. Это теперь нас мучают мысли: правильно мы жили или неправильно? Тогда твердо знали: правильно. Мы радовались детским садам, не стенали: ах, инфекция, ах, как много детей на одну воспитательницу. И перед Викентьевной заискивали, она давала нам возможность ездить в командировки, защищать диссертации. Дети все-таки смысл будущего, но не самой жизни.

Слишком много всяких мыслей обуревало меня в этот день, да и он сам выдался слишком сумбурным, чтобы появление Викентьевны удивило меня или взволновало.

— Не ждали? — спросила она, оглядывая кабинет. — А я вас не искала, сразу нашла. Там, в сквере на скамейке, посидела, чтобы к концу вашей работы прийти. А у вас тут солидно. — Она неподвижно стояла у двери. Когда я предложила пройти и сесть, отказалась. — Я вас на улицу подожду. Вы ведь скоро?

Рабочий день закончился, и мы вместе с ней вышли на улицу. Там Викентьевна сразу преобразилась, заговорила своим обычным тоном:

— Я к вам за помощью пришла. Хочу, чтобы вы на мать Каролины воздействовали. Нельзя ей так относиться к своему ребенку. Дитя обозленное растет, хитрое, а она, как будто не мать, — в стороне.

— Может, не совсем в стороне. За что-то же любит ее Каролина.

— Любит, потому что это необыкновенный ребенок, сердце золотое. Вчера мне говорит: «Я когда стану заниматься, куплю тебе норковую шапку и сапоги замшевые». А я ей отвечаю: «Я же тебя всегда только ругаю». А что же она отвечает? «А ты тогда ругаться не будешь. Ты тогда придешь на спектакль и сядешь в первый ряд. Я тебе контрамарку в кассе оставлю».

Всю дорогу, пока мы ехали в трамвае, Викентьевна говорила о Каролине и ее матери, а я терпеливо ждала, когда она перейдет к своей просьбе. Я чувствовала: это длинное вступление неспроста, просьба серьезная. И не ошиблась. Когда мы вышли из трамвая, Викентьевна остановилась, посмотрела на меня сурово и спросила: