Римма Коваленко - Жена и дети майора милиции

— Хочется есть, — сказала Муза. — Хватит терпения добраться до наших или пойдем в столовку?

«Наши» жили далеко, у метро «Сокол», а столовка была этажом ниже, прямо в институте. И они пошли в столовку. Никита сел за столик, а Муза взяла два подноса и стала в очередь. После обеда Никита сказал, что у него болит голова, и она проводила его до общежития.

Таким вот был первый день экзаменов, трудный, будничный, с головной болью у Никиты и неясным каким-то настроением у Музы. Потом она поймет, что это было предчувствие. Нина Григорьевна, увидев ее в тот вечер, сказала:

— Чем так мучиться, лучше совсем никуда не поступать. Испытывать свои силы надо весело: или пан, или пропал! А ты как корову в голодный год продала.

Муза не могла ей объяснить, что мучается за двоих и поэтому так сильно. Только бы Никита поступил. А она в случае провала не пропадет, справится. Найдет себе работу в какой-нибудь художественной мастерской, будет там убирать, полы мыть и рисовать, пристроившись где-нибудь в уголке. «Кто такая?» — «Да это наша уборщица». Сердце, конечно, обмирало от унижения, но успокаивала его Муза одним доводом: искусство требует жертв.

Следующий экзамен был через два дня, и Нина Григорьевна сказала:

— Собирайся, поедем на дачу, там Куприян Михайлович заждался.

Она не понимала, что говорит. Как это можно бросить в Москве Никиту и поехать на дачу? Он ведь не только будет с утра до вечера голодным, он под машину попадет без Музы.

— Завтра вывесят результаты, — сказала Муза, — может быть, вместо дачи нам с Никитой придется ехать домой.

Такое вполне могло случиться, Муза не витала в облаках.

Среди поступавших были такие, кто в третий и четвертый раз пытали свое счастье. Муза видела их работы: способные, умелые ребята. Ходили, конечно, слухи, что половина мест уже абонирована разными «детками». Но Муза эти слухи отметала. Она знала: любую «детку» можно так поднатаскать за деньги, что никакой талант рядом с ней не одержит победы. Никакой талант, не зная законов композиции, не набив в ней руку, выполнить ее на экзамене не сможет. Это в приемной комиссии хорошо знали и не случайно вынесли композицию первым экзаменом. Вообще все здесь хорошо было продумано. Не унижают, например, завалившихся двойками, просто не вставляют их в следующие списки: нет вас в списках, и шагайте, убогие, отсюда с богом. Но Муза не пошагает, она сходит к ректору института и в министерство. «Хорошо придумали, — скажет, — только некому вас было вывести на чистую воду! Сейчас я этим займусь». А ей в ответ: «Что вы! Что вы! Все правильно, все законно!» Но ее они не собьют: «Хорошенькая законность. Значит, талант из колхоза, совхоза или из маленького городка к вам никогда не пробьется? Где он сможет обучиться композиции? Подумайте сами: если у человека по композиции, живописи и рисунку пятерки, чему вы его будете учить пять лет?» Но это беспокойство не о себе, они-то с Никитой поступят, ведь сам Володя обучал их композиции.

— Я так ждала тебя, хотела услышать, как вы там все живете, — говорила Нина Григорьевна, — а ты приехала, и как будто тебя нет.

— Бабушка, — возмутилась Муза, — ну как ты можешь такое говорить! Разве ты не понимаешь, что такое вступительные экзамены?

— Почему же не понимаю? Очень даже хорошо представляю, что это такое. И все-таки нет таких экзаменов, которые были бы выше и главней самой жизни.

Не понимали они друг друга. Не понимала Нина Григорьевна, какую непреодолимую преграду возводит, когда говорит внучке: «Поговори со мной». О чем? Разве можно с кем-нибудь откровенно поговорить о Никите? Даже с Аленой не поговоришь. Даже Алена, считающая себя современной, раскрепощенной, свободной от всяких предрассудков, и та считает, что Никита «тяжелый случай». Все хотят чего-нибудь легкого. Чтобы ей, Музе, было легко.

— Тамила не понимает, что дети живут завтрашним днем и редко оглядываются. Она ждет от вас благодарности. А вам, конечно, не до нее, — говорила Нина Григорьевна, решив на этот раз сама развернуть разговор, а не выпрашивать его у Музы. — У вас у каждого свои дела и замыслы, а мать в вашем представлении — приложение к дому.

Воссоединившись с Куприяном Михайловичем, бабушка очень изменилась. А может, это на нее Москва так подействовала? На вид стала мягче, приветливей, а суждения твердыми и косными. Говорила:

— Я бы на месте Тамилы все сейчас перевернула бы в вашей жизни. Хватит, сколько можно нянчить и опекать вас. Теперь вы, дети, должны о ней заботиться. Она должна быть вашим ребенком.

Такой бабушке невозможно открыть свое сердце. Она до сих пор помнит ту коробку гуаши, которую внучка подарила Никите. Усвоила прочно и навсегда: мальчик должен провожать девочку до дома. Мальчик, если уж пригласил, должен купить билет в кино. Мальчик должен защитить девочку, если, не дай бог, навстречу какой хулиган. Могла ли Муза ей сказать: «А вот у нас все наоборот, я его провожаю, я плачу за билеты, обеды, за краски и кисти, и я же заслоню его собой, если случится какая-нибудь беда». Не могла она сказать ничего подобного, поэтому отмалчивалась.

Вечером она собралась в общежитие. Никита не звонил, лежит там больной, несчастный, и никто не знает, как ему плохо. Но тут приехал с дачи Куприян Михайлович, привез ягод, овощей, стали готовить салат. Муза есть его не стала, сказала, что поедет в общежитие, Никита, кажется, заболел. Нина Григорьевна вскинулась: «И я с тобой». Мало бабушки, так и Куприян Михайлович тоже вызвался сопровождать: «Все равно надо перед сном прогуляться». Такой вот эскорт. Муза потыкалась туда-сюда, попробовала от них увернуться, но ничего не получилось. Пришлось отказаться от поездки.

Зато утром поднялась чуть свет и помчалась в общежитие. В вагоне метро было чисто, прохладно и пустынно. Первые пассажиры, как одинокие птицы, сидели нахохлившись, погруженные в свои мысли. Муза тоже стала думать о своем, о том, что, пока идут творческие экзамены, хорошо бы съездить куда-нибудь за город, на пляж. И вдруг острое беспокойство до головокружения, до тошноты заполнило ее: там, в институтском вестибюле, кто-то сейчас вывешивает списки. Прикрепляет к стенду листы с фамилиями и не думает о том, что это не итоги первого экзамена, а приговор. Можно, конечно, срезаться и на втором экзамене, и на третьем, можно в итоге недобрать балл или два. Но не попасть в список после первого экзамена — это как сразу перечеркнуть надежду стать художником. В прошлом году она недобрала одного балла, но тогда она еще не училась у Володи и вообще ничего о своей будущей профессии не знала.

В общежитие ее, конечно, не пустили. Дежурил уже знакомый, из кирпича сложенный тип. Сегодня он был в хорошем настроении, добродушно буркнул: