Римма Коваленко - Жена и дети майора милиции

— Что с тобой, деточка? Что болит? Я сейчас вызову «скорую помощь».

И она ее вызвала. Машина въехала прямо на сквер. Молоденький паренек — врач подошел к Люсе. Люся испугалась, что у нее ничего не болит, и закрыла глаза. И тут вспомнила, что у Зинаиды год назад был аппендицит.

— Здесь болит. — Люся положила ладонь на правый бок.

— Уже были похожие приступы? — спросил врач.

— Были, — кивнула Люся.

Сразу, как только она оказалась в больнице, ее стали готовить к операции. Оперировали под местным наркозом, до Люси донеслись слова хирурга: «Вот и хорошо, вот и замечательно». А Люся думала: «Ничего хорошего, тем более замечательного. Я совсем запуталась. А теперь будет путаться хирург: он ведь никому не признается, что вырезал здоровый аппендикс».

Во время утреннего обхода она сказала врачу.

— Я вас обманула, доктор, ничего у меня не болело.

— Я знаю, — ответил хирург, — но у меня к вам никаких претензий. Я вообще за профилактические меры. Но все-таки, если не секрет, зачем вы это сделали?

— Хотелось быть доброй, хотела одному человеку достать кандигу.

— Кандига — это что-нибудь фирменное? — спросил хирург.

— Это самоходный кран.

Хирург удивился:

— Вы такая крупная спекулянтка? Даже самоходный кран вам по зубам?

— Нет-нет, что вы, — ответила Люся, — я не спекулянтка. Я просто вру. И не могу остановиться. Представляете, из-за своего вранья оказалась на операционном столе.

— Мне представлять незачем. Я вас оперировал. А вы так любили этого человека, что взялись достать ему самоходный кран?

— Все не так, — принялась объяснять Люся. — Во-первых, я совсем не знала, что он крановщик. Я думала: он геолог. Я видела его всего один раз. Увидела и стала мечтать: он геолог, он полюбит меня. Разве это плохо?

— Конечно, плохо, — ответил хирург, — потому что глупо. Человек должен знать, что счастье никогда не падает с неба. В жизни всегда происходит что-нибудь одно: или человек придумывает себе счастье, или оно приходит к нему на самом деле.

Люся не поверила ему. Как же это жить и не мечтать о счастье? Люся знала, что сейчас после аппендицита выписывают быстро, и была готова и к плохому, и к хорошему, что ждало ее за больничными стенами. Хирург ушел, и она сразу стала мечтать о своей новой жизни: вернет киоск на старое место, поступит на подготовительные курсы в геологический институт, купит абонемент в бассейн, подстрижется в салоне «Локон»… И однажды! Да-да, однажды подойдет к ней настоящий геолог. Стройный, красивый, в голубой рубашечке, и скажет:

«Дайте мне десять, а лучше двадцать стержней для шариковой ручки».

«А кандига вам не нужна?»

«Не нужна, — ответит геолог, — и если говорить правду, то и стержни мне тоже не нужны».

И он так смущенно, так растерянно посмотрит на Люсю, что она все поймет. И поверит. И он ей поверит. Должен же кто-то ей когда-нибудь поверить. Должно же наконец случиться в жизни что-то такое, перед чем померкнут все ее выдумки.

— Ты не должна ее копировать, она совсем не тот для тебя пример, — так за глаза говорила о Марине ее соседка и подруга Надежда Игнатьевна. Говорила своей приемной дочери Ариадне.

— Бабуся, — отвечала Ариадна, — ты ведь учительница, педагог, ты должна быть примером терпимости к людям. А ты хочешь, как армейский парикмахер, всех обкорнать под одну гребенку.

Надежду Игнатьевну коробили «бабуся» и неизвестно откуда взявшийся «армейский парикмахер», ей многое в последние годы не нравилось в этой некрасивой и довольно нахальной Ариадне. Но назвала она ее дочерью не вчера, не позавчера, привела в свой дом семилетней девочкой прямо после уроков в первом «Б». С тех пор все свои сомнения и обиды, которые случались от неблагодарной названой дочки, она тщательно скрывала от всех, в том числе и от соседки Марины.

С Мариной они были соседками-подругами, хотя иные враги подчас не наносят столько уколов, не обличают один другого так яростно, как это случалось у них. Иногда они схватывались в самых неподходящих местах — у входа в свой подъезд или в магазине — и тогда возле них скапливались любители чужих скандалов: надо же, на вид грамотные, культурные, а так себя ведут. Иногда предмет спора злил зевак: издеваются они, что ли, над всеми или образованность свою показывают? Марина торжественно изрекала: «Да, да, да! Стрекоза и лето красное пропела, и зиму лютую пропоет и даже протанцует!» — «Никогда!» — словно выстреливала в нее Надежда Игнатьевна. Голос у нее был зычный, властный, и Марина даже вздрагивала. «Такого быть не может ни-ког-да, — повторяла Надежда Игнатьевна, — хотя, конечно, всем стрекозам этого хотелось бы». Тут наверняка свидетели ссоры замечали, что тоненькая старушка с накрашенными губами, в бусах и кольцах является «стрекозой», а вторая, гладко причесанная, с узлом на затылке, — «муравьем». Но не так все это было просто, как выглядело со стороны.

Подруги дружили с незапамятных времен. Ссоры были эпизодами, темными углами, а мирные разговоры, советы, воспоминания занимали огромное пространство их жизни. Главным же стержнем дружбы были их выросшие дети — Ариадна и Вадим. Марина в последнее время все чаще жаловалась на сына. Вспоминала, каким он был по отношению к ней рыцарем в детстве и каким заделался бессердечным охламоном, когда вырос.

— Я мечтаю его женить, — говорила она Надежде Игнатьевне, — сам он уже к этому не стремится. Скоро тридцать, и ни жены, ни намека на даму сердца.

— Ну, это как знать, — отвечала Надежда Игнатьевна, — они ведь скрытные, только на первый взгляд кажется, что у них душа нараспашку.

«Они» — это все молодые, не только Вадим и Ариадна.

— Нечего там скрывать, — говорила Марина, — просто это не мой сын. Подменили в родильном доме. Я даже про такое читала: два мальчика выросли, по существу, в чужих семьях, потом этот обман раскрылся, но, как это у нас бывает, на самом интересном месте публикация обрывается, и что стало с этими детьми и семьями, неизвестно.

В подобном высказывании Марины был заряд ссоры. И Надежда Игнатьевна, почуяв его, тут же могла поднести к нему свою горящую спичку.

«Что значит «у нас бывает»? А больше нигде такого быть не может? И почему «на самом интересном месте»? Это для обывателей самое интересное место. Лично у меня подобная ошибка в родильном доме вызывает возмущение, а не любопытство». — «Ах, как мы ловко вскочили на любимую лошадку, — подкинула бы хвороста в запылавшую ссору Марина, — как поскакали, как понеслись! Где же эти журналисты, писатели и комментаторы, почему они не записывают такие высокоидейные высказывания?» На подобные восклицания у Надежды Игнатьевны часто бывал один неизменный ответ: «В очень уж накрепко закрытом пансионе благородных девиц вас выращивали».