Римма Коваленко - Жена и дети майора милиции

— Почему же «не надо»? Боимся смотреть правде в глаза? Желаем слушать про свадьбы, любовь и прочее утешительное вранье?

— С каких это пор свадьба и любовь синонимы вранья? — Это не выдержала Светка Дорогомилова-Квас. — Но я тоже хочу говорить про любовь и не хочу про кладбище!

Все закричали, заспорили, только молодых и Лилю Панкратову не подхватила стихия спора. Это не осталось незамеченным.

— А почему Панкратова сегодня как чужая? С чего это она взирает на нас свысока?

В этом году Лиля пришла на встречу вместе с мужем-художником. Он неслышно сидел за столом, и Лиля была в этот раз тоже какая-то «неслышная».

— Поскольку кладбище вызвало дискуссию, отодвигаем Анютину речь и приглашаем выступить Лилю Панкратову, — сказала Килька. — Пусть скажет нам что-нибудь умное, философское.

Лиля поднялась, умные речи ей удавались, было бы кому внимать.

— Сегодня Анюта в начале встречи сказала, что наше застолье, увенчанное соком, а не вином, совпало с новым временем, когда вино и прочие крепкие напитки пить стало стыдно, — сказала Лиля. — Таким образом, мы, пьющие этот нектар, выглядим не старыми, немощными людьми, которым ничего крепкого уже нельзя, а передовыми членами общества. Так сказать, совпало! И тут мысль моя перескочила на другую, более высокую материю. Становится ли человек с годами умней? С чем совпадает старость? — Лилю Панкратову всегда заносило куда-то вверх и в сторону, слушали ее снисходительно: что бы ты, Панкратова, ни сказала, это будет всего лишь твоя гордыня и воспоминание о былой красоте. Лиля не догадывалась, что таким образом оцениваются ее речи, и продолжала с вдохновением: — И вот к какому выводу я пришла: прожитые годы сами по себе не делают человека ни умней, ни добрей, то есть лучше. Наоборот, годы делают человека осторожней, обидчивей, эгоистичней. Старость совпадает только с душой самого человека. Какая душа, такая и старость. Наши души стали маленькими и обидчивыми. А мы собираемся каждый год и устраиваем представление под названием «Ах, какие мы молодые и дружные». Вранье все это.

— Высказалась? — спросил Герман. — Можем ведь и выставить, поедешь домой электричкой. — Его ничуть не смущало, что Лиля Панкратова была когда-то его женой. Когда люди развелись тридцать лет назад, то это было уже как в другой жизни. А Килька была его женой тридцать пять лет назад. И этой жены, наверное, у него совсем как не было. Сейчас у Германа и Марлей внуки уже пошли в школу.

Недалеко от дачи на развороченной бульдозером дороге стоял голубенький учрежденческий автобус — ежегодный дар племянника Светки Дорогомиловой-Квас. Но угроза Германа, что изгнанной Панкратовой придется добираться до города электричкой, не имела под собой почвы: рядом с автобусом стояли красные «Жигули», на которых прикатили художник и его жена Лиля. Но микроб ссоры уже был выпущен.

— Смотри, Герман, чтобы тебя самого отсюда не выставили.

— Он подзабыл, что родом из школы, которая стояла на фоне облаков!

— А зачем Панкратова оскорбила наше многолетнее братство?

— Так поступают все красавицы.

— Ты хотела сказать «бывшие»?

— Товарищи, остановитесь. Сейчас мы все перессоримся! — Наденька Смирнова поднялась и вытянула перед собой руки.

— Такие уж мы скандалисты, — беззаботно ответила Светка Дорогомилова-Квас и кончиками пальцев постучала по своему гладкому подбородку.

Стол на глазах развалился. Марлей отвернулась и стала глядеть в сад, который в сумерках казался тропическим лесом. Килька обхватила голову ладонями, выставив впереди лица свои жалкие браслеты. Герман откинулся на спинку стула и обиженно уткнул свой подбородок в мягкую, обтянутую голубой рубашкой грудь. И все, что было на столе, тоже обрело какой-то уставший, состарившийся вид: огурцы и помидоры, рыба под морковным маринадом и вся другая еда, со знанием дела приготовленная Наденькой Смирновой. Она умела принять гостей, а вот довести этот стол-корабль до гавани не умела. Корабль тонул, а Наденька даже слезы не смахивала, они текли с ее щек прямо за воротник, и кто это видел, тот понимал, что Наденька обижена и гостями своими, и Наташей с Кокулей, и собственным возрастом.

Но они все-таки были командой, а не пассажирами на этом корабле. А в команде всегда найдется кто-нибудь, кто способен тряхнуть остальных, вернуть к жизни. Эту роль взяла на себя Шура Бабкина. Не понимая, что спасает всех, она спросила:

— А чего это Барклай отмалчивается? Заварил кашу с предсказаниями, пусть ее и расхлебывает. Напустились на Лилю Панкратову. А за что? Может, она завтра нас всех прославит. Барклай, что в твоем творчестве сказано на Лилин счет?

Она ничего лучшего не смогла предложить в сложившейся ситуации, эта Шура Бабкина. Барклай тут же встрепенулся и откликнулся:

— К сожалению, не прославит, а удивит. В ближайшее время Лиля Панкратова выйдет замуж!

Специально он так сказал или нечаянно у него это вырвалось, неизвестно, но только после небольшой паузы стол взорвался смехом.

— Барклай, тебе жить надоело?

— У него пунктик: все пенсионерки кто завтра, а кто через десять лет выйдут замуж.

— Он верит, как дитя, что мужчины женятся, а не женщины берут их за себя замуж, — вставила Марлей.

— Но Филипп! Какая выдержка! Какая невозмутимость!

Тихий, неслышный Филипп, муж Лили Панкратовой, сидел между Анютой и Светкой Дорогомиловой-Квас и никак не отреагировал на предсказания Барклая. Тогда Шура Бабкина обратилась к нему персонально:

— Филипп, вам надо вызвать Барклая на дуэль.

И он поднялся, этот молчаливый муж, этот спутник жизни бывшей красавицы, вытер бумажной салфеткой руки, словно собирался приступить к какой-то работе, и, заинтриговав всех до провальной тишины, сказал слабым голосом:

— Я художник. Я всю жизнь рисую. А произносить речи не умею.

— А вы попробуйте, — не отставала Шура, — возьмите и расскажите о себе, а речи никакой не надо.

— Хорошо, — покорно сказал он, — только я не представляю, что вас интересует.

— Всё, — сказала Шура, — интересует буквально всё.

И Филипп начал:

— Рисовать я учился, выучился, потом разучился. И когда я разучился, у меня стало получаться что-то интересное. Как будто я впервые почувствовал силу творчества: не я над ним властен, а оно надо мной. Говорю это для того, чтобы поддержать товарища, которого вы называете Барклаем. Все его предсказания рождены не им конкретно, а его творчеством. И еще я понял его так: человек сам для себя никогда не бывает старым. Даже когда человеку семьдесят лет, его старость где-то там, за перевалом. А рядом — завтра, послезавтра — жизнь, значит, молодость. И как во всякой жизни, в ней может случиться что угодно. Лиля Панкратова, разумеется, не выйдет замуж, мне бы не хотелось этого, но я не хотел бы также, чтобы слова писателя Бородкина были восприняты только как шутка. — Тут Филипп посмотрел на свою жену Лилю Панкратову и спросил: — Можно я открою им ту тайну?