Римма Коваленко - Хлеб на каждый день

Костин не возражал, глядел на директора с послушанием: говори что хочешь, самую злую правду, все вытерплю, потому что ты здесь, а меня уже нет.

— На этот счет я не заблуждаюсь, Федор Прокопьевич. Все заберу с собой. Никто меня не поймет: хотел бы выплатить все свои долги, а нечем.

Федор Прокопьевич не глядел на него, но Костин понял, что тот верит и не верит ему, чего-то ждет.

— Я знаю, какой камень у вас против меня. Осуждаете мой роман с Залесской…

Кто-кто, а Костин произнести это пошлое слово не имел права. «Роман с Залесской»! Бездушный хлыщ. Кем надо быть, чтобы, по сути совершив убийство, назвать это дурацким словом «роман»?

— При чем здесь «осуждаете», я не поп, грехи не отпускаю. Просто могу как старший по возрасту дать совет: не подходите впредь близко к таким, как Анна Антоновна.

— Я не подходил. — Костин встрепенулся, словно дождался наконец возможности оправдаться. — Федор Прокопьевич, мы здесь одни, и мы — мужчины. Она любила меня. И сейчас любит. Вы не знаете, что это такое, когда женщина, такая, как Анна Антоновна, любит…

— Мне не надо этого знать, — оборвал его Полуянов. — Вы знали и поэтому не должны были к ней подходить.

Костин сник. Красивое его лицо посерело, потеряло свою привлекательность.

— Мы уже говорили с вами как-то об этом. Все дело в том, Федор Прокопьевич, что у вас дочь. И вы судите меня с точки зрения отца. У меня тоже дочь. Когда она вырастет, я ей скажу: «Никого никогда не люби больше себя».

Нет, не мог Федор Прокопьевич побороть в себе неприязни к этому человеку. «Говори уж и договаривай. Дочери он скажет, когда та вырастет. «Без меня вырастет», — так будет верней. А если твоя дочь пошла в тебя, то и говорить ей не понадобится: и без того любить будет больше всех себя».

Дома тоже было напряженно и беспокойно. Пока Марина не появлялась на пороге, Вика места себе не находила. Поглядывала на часы, отвечала невпопад, глядела на мужа с упреком: «Молчишь? А дочь у нас одна, и не только моя, но и твоя тоже».

Перед выпускным вечером Марина объявила, что выходит замуж. Сидели за столом, ужинали, дочь вдруг поднялась, принесла из своей комнаты белое платье, приложила его к себе и спросила:

— А что, если убить двух зайцев сразу?

Вика догадалась, побледнела, а он спросил:

— Каких зайцев?

— Сначала в этом платье пойти на выпускной бал, а потом в загс.

— Ты же говорила, что у вас просто дружба. — Голос у Вики дрожал. — Ты же меня заверила, успокоила. Федор, скажи что-нибудь, не молчи. Она с ума сошла!

— Тебе нельзя еще замуж, — хмурясь, не веря, что этот разговор ведется всерьез, сказал он. — Тебе только в конце августа будет восемнадцать.

— А мы после дня рождения понесем заявление, два месяца там выдерживают, потом расписывают. Миша уйдет в армию, и я еще два годика поживу с вами. — Сказала и поглядела сначала на него, потом на мать, мол, ну что вы со мной можете сделать?

Он по-прежнему не верил, вернее, представить себе не мог, что Марина говорит о своем замужестве серьезно. Вика пошла на кухню, вернулась с заплаканными глазами и, обращаясь почему-то к мужу, сказала:

— Я умру, Федор, если это случится.

— Не случится, — успокоил ее Федор Прокопьевич, — человека же мы вырастили, не убийцу. Марина пошутила, выпустила пробный шар, ей захотелось узнать наше отношение к этой затее. — Он говорил все это жене, боясь взглянуть на дочь, когда же глянул, то увидел сведенные в одну полоску брови и такую решимость в глазах, что поверил: пойдет она с этим Гуськовым в загс, пойдет, что бы они ей сейчас ни доказывали.

— Разве нельзя отложить замужество на два года, коль он идет служить? Что за резон в такой поспешности? — спросил он у Марины. Спросил и не подумал о жене. По лицу Вики пошла судорога.

— Я знаю, почему они так спешат! Марина, что ты наделала, ты погубила себя… — Вика закачалась на стуле. — Федор, она пропала, она уже обязана быть его женой!

— Стыдно! — Теперь уже плакала Марина. — Мама, как ты могла подумать? Ничего у нас такого не было. Ты же знаешь, ты же сама вышла замуж в восемнадцать лет!

Слезы примирили обеих, они обнялись и рыдали уже на плече друг у друга.

— Но я-то выходила за самостоятельного человека. Твой отец был взрослым. Он принес однажды такую рыбу! Нажарил и всех накормил. Мама моя всегда с ним советовалась. А Миша, ты прости меня, Миша — неудачник. В институт не поступил, пошел работать — попал в историю, теперь работает дворником. Мариночка, согласись, что невозможно быть женой дворника по фамилии Гуськов. Ты, конечно, можешь не брать его фамилию, но дети-то будут Гуськовы…

Утром Вика вышла с ним вместе из дома. Марина еще спала.

— Федор, не задерживайся сегодня на работе. Я позвоню тебе в конце дня. Надо встретиться с матерью этого Гуськова. У меня есть ее координаты. Она, оказывается, работает режиссером на студии телевидения. Отца у него нет.

Вика со знанием дела обставила эту встречу. Договорилась днем в кафе о столике. Федор Прокопьевич опоздал. Когда явился, женщины уже познакомились, говорили о каком-то новом фильме. Главная тема, ради которой встретились, береглась, видимо, к его приходу.

— Познакомься, Федор, это Зоя Николаевна.

Он пожал руку красивой, на вид уверенной в себе женщине.

На столе стояли чашки с кофе.

— А как насчет того, чтобы поесть по-человечески? — спросил Полуянов.

— И, может быть, выпить шампанского? — неуверенным, каким-то заискивающим голосом подсказала Вика.

Что-то с ней случилось. Федор Прокопьевич понял, что придется брать бразды разговора в свои руки. То ли Вика оробела, то ли очаровалась будущей родственницей, но утренней решимости уберечь свою дочь от «дворника по фамилии Гуськов» в ней уже не было.

Официантка записала заказ, Федор Прокопьевич нарочито кашлянул в кулак и начал:

— Обстоятельства сложились так, что мы сейчас представляем сторону родителей, а наши не очень взрослые дети — сторону жениха и невесты. Две стороны должны прийти к мирному соглашению: отложить надвигающуюся свадьбу на два года. Так?

Речь получилась и в меру серьезная, и без всякой драматичности. Вике понравилось, как он начал.

— Именно так. Если они любят друг друга, два года — нормальный срок, чтобы проверить свои чувства.

Теперь была очередь Зои Николаевны отозваться на это предложение. Несмотря на свой уверенный вид, она чувствовала себя не в своей тарелке — все-таки их тут было двое, а она одна. Подняла глаза, словно задумалась, потом обратила свой взгляд на Федора Прокопьевича.

— А что, если не вмешиваться? Пусть сами. Я могу только одно сказать: Миша любит Марину, и мне она нравится.

— Но ведь они еще дети. — Вика уже не глядела с обожанием на Зою Николаевну, прежний страх появился в ее глазах. — А вдруг любовь не выдержит испытания, не хватит ее на два года?