Римма Коваленко - Хлеб на каждый день

Они ехали в разных вагонах, делегация была большая — во время завтраков, обедов и ужинов занимали весь вагон-ресторан. Семен Владимирович Доля отправлялся в ресторан принаряженный; споласкивая руки в умывальнике, разглядывал в зеркале свое лицо. Пришел к выводу, что хоть он и не из красавцев, но выглядит куда лучше, чем тогда, в молодости. На остановках они выходили на перрон. В Бухаресте поезд стоял сорок минут, пассажирам предложили получасовую прогулку по городу на специальном автобусе. Семен Владимирович поездил по столице Румынии и успокоился: везде люди, все похожи друг на друга.

В Софии их встречали представители хлебопекарных предприятий, вручили каравай с эмблемой города и словами привета, выписанными коричневой сухарной крошкой по золотистому верху. Семен Владимирович отщипнул мякиш, пожевал и с удовольствием отметил: хлеб как хлеб, а не сладкая сдоба, которую иногда выпекают для таких торжественных встреч. И еще он подумал, что вот и он дождался своего праздничного часа: то, бывало, пек такие вот караваи для других, а сейчас для него испекли, как для желанного гостя.

— Хороший хлеб, — сказал он болгарке, державшей каравай на резной деревянной доске. — У нас теперь хлебопекарный цех весь механизирован и такой вот каравай в единственном числе уже не испечешь… — Он и еще ей говорил о том, что у них теперь не завод, а комбинат, выпекают и торты и сухари, и он как раз и есть начальник сухарного цеха по фамилии Доля. Говорил, говорил, пока Алиса не дернула его за рукав: «Уймись». Он замолчал и увидел, что вокруг него собралась довольно большая толпа приехавших и встречающих, все его слушали и даже поаплодировали, когда он замолчал. Пусть он влез со своим рассказом вне очереди, зато задал тон дальнейшему и даже стал знаменитостью этой встречи, потому что первый выступавший с болгарской стороны начал свою речь с его имени:

— Тут товарищ Доля уже говорил…

Довелось ему там, на вокзале, и насмешить всех. Когда пошли к автобусу, Семен Владимирович вслух заметил:

— Действительно болгарский язык и русский очень похожи. Я только несколько слов не понял.

В ответ грянул смех: все болгарские представители говорили свои приветственные речи по-русски.

За две недели они побывали во многих городах. Семен Владимирович не раз пожалел, что не взял с собой фотоаппарат. Он сказал Алисе:

— Мы с тобой здесь — это выше моего понимания. Не взял аппарат, потом сам себе не поверю, что все действительно было.

В это утро она его вела на край Софии, обещая чудо, будто мало чудес они повидали. Алиса не знала, как это было далеко, на половине пути им пришлось сесть в автобус. «Суходол, фурна», — сказала она водителю, и тот покачал головой: нет. «Нет» — это «да». Алиса это усвоила, а он так и не привык, что утвердительный кивок — это нет, а вот такой, отрицающий, — да. Все наоборот. И сейчас болгары продолжают давнюю традицию — длинные гудки в телефоне, значит, занято, а короткие — свободно.

Они вышли из автобуса и направились по правой стороне улицы, вскоре Семен Владимирович почувствовал в утреннем воздухе едва ощутимый запах пресного теста.

— Пекарня? — спросил он.

— Пекарня, — ответила Алиса, — пекут старую франзелу, что-то вроде современного батона. А как пекут, сейчас увидим.

Маленький дом выходил на улицу дверью и двумя окошками без стекол, закрытыми изнутри ставенками. Семен Владимирович вгляделся и увидел, что это не окна, а проемы для выдачи готового хлеба. И сразу стало понятно, чего ждут пожилые люди, прохаживающиеся возле этих окошек.

— Надо иметь договоренность, — ответил один из них по-русски, когда Алиса спросила, могут ли они зайти в пекарню. — Кмет Божил Ленков ведет сюда экскурсию.

Кмета, председателя райисполкома, наверняка в такой ранний час еще не было на работе. Алиса скрылась за дверью пекарни и через несколько минут позвала Семена Владимировича.

Печь, похожая на нашу деревенскую, топилась углем; лопатой с длинным черенком сажали, как говорят все пекари, в печь хлеб-франзелу. Двести десять штук на один съем. Работали в пекарне всего четыре человека: два в утреннюю смену и два в дневную. В это утро Иван Стоянов орудовал у печи, месач Влайко Величков — у казана.

— Два килограмма соли, четыре ведра воды и три мешка муки, — говорил Влайко, и в его уверенном тоне, в ярко-синем полотняном костюме, нарядном, отглаженном, чувствовалась привычность к гостям, их интересу к его работе, — все это смешиваем, казан вертится, лост размешивает и, как говорят у вас, — и все дела.

Потом, когда тесто было готово, Влайко остановил казан, отрезая остружкой — широким ножом без рукоятки — куски, бросал их через всю комнату в корыто.

— Мы вам не мешаем? — спросил Доля.

— Мне нравится, когда смотрят. Если бы эта комната была большая, пусть бы все приходили и смотрели.

Он владел своей нелегкой работой артистически и радовался зрителям.

— Влайко, — спросила Алиса, — что приносит вам в вашей работе самую большую радость?

— То, что за дверью ждут люди, — ответил Влайко. — Это только называется «фурна Суходола». Сюда приезжают со всей Софии. Старый хлеб, как старое вино, любят. — Ни на минуту не останавливаясь в своей работе, он сообщил, что был три года назад в Москве, что дочка его учится на русском отделении в педагогическом институте, что в городе Краснодаре есть у него друг Игорь Пушкин, который вот так, как они, приезжал с туристами, был у него в гостях дома, и теперь они посылают друг другу письма.

Семен Владимирович Доля во время этого разговора испытывал временами неловкость: человек работает, а они праздно расспрашивают. Алиса достала блокнот, что-то стала записывать. Семен Владимирович вышел в комнатку, где была печь, и увидел, что Иван Стоянов подает в окошко батоны. К деньгам он не притрагивался: руки покупателей сами опускали их в плоскую коробочку, а он протягивал в эти руки хлеб. Как в немом кино: маленький экран, и на нем руки, благоговейно принимающие, берущие хлеб, молодые, старческие, цепкие, мягкие, с накрашенными ноготками и в пятнышках старческой гречки, натруженные и гладкие.

На обратном пути Алису опять подхватило вдохновение:

— Ты знаешь, что меня больше всего поразило? Как профессия отпечатывается на человеке. Влайко не просто месач, он человек хлеба, акушер, его повивальная бабка. Он пышет запахом теста, запахом рождающегося хлеба.

Семен Владимирович после посещения пекарни думал о другом: хлеб един, но это совсем не значит, что он одинаков. Тысячу двести франзел выпускает за две смены маленькая пекарня, в каждой — килограмм. Это, конечно, капля в море для такого города, как София. Но капля драгоценная, нужная людям.