Римма Коваленко - Хлеб на каждый день

Словно зная, что когда-нибудь ей предстоит прославиться, стояла напротив комбината эта декоративная, маленькая булочная. Зоя Николаевна бывала на комбинате, но булочную увидела впервые. Трамвай, на котором она приезжала, останавливался напротив проходной и, пока стоял, загораживал собой эту красоту. Но сегодня она не спешила, оглянулась по сторонам и увидела этот домик с овальной, под старину, вывеской, с куклой-купчихой в витрине. Купчиха в необъятных юбках сидела с блюдцем и баранкой в руках и была увеличенной копией куклы-сувенира, предназначенной для чайника с заваркой. Ни одной такой куклы Зоя Николаевна не видела ни у кого на столе, поэтому, наверное, их так много было на полках галантерейных магазинов.

Она тут же пересекла улицу, надо было срочно познакомиться с заведующей магазином, этой умницей, так здорово потрудившейся над началом будущего фильма. Сценарий позволял снимать булочную как угодно; в тексте скупо, но щедро для действий оператора и режиссера говорилось: «Раннее утро. От ворот хлебокомбината отъезжают фургоны с близким и знакомым, как собственное имя, словом «хлеб». Фраза принадлежала сценаристу. И вообще все его литературные образы она не тронула, пусть хлеб будет близким и знакомым, как собственное имя, диктор этого произносить не будет, а она, режиссер, тоже обойдется без поэтических подсказок. Она расскажет о хлебе как о земной силе, нашедшей способ переливаться в человека, даровать ему жизнь, возможность расти, думать, творить. И сам хлеб — хлеб, но он же и основа всем продуктам. Есть, конечно, яблоки, грибы, бананы, но это, если подумать, тоже хлеб земли, такие же его родственники, как рукотворные пирожные. И еще хлеб — основа морали, нравственной сути человека, чего-то подлинно святого в нем. Ни народное творчество, ни гениальный писатель не решились сравнить что-либо или кого-либо с хлебом: прост, как хлеб, надежен, как хлеб, скромен, как хлеб, а ведь многие века рядом лежит это сравнение. И у хлеба ни одного эпитета. Свежий хлеб, круглый, белый, черный — это не образное определение его сути. Люди не святотатствуют, не называют хлеб прекрасным, золотым, серебряным. Есть просто хлеб, и, чтобы уж он не обижался на свое короткое имя, поминают иногда его старинное отчество — насущный.

Заведующей на месте не было. Кассирша не понравилась Зое Николаевне, вульгарная внешность. Нельзя, чтобы рядом с хлебом сидело такое пучеглазое, размалеванное существо и затмевало собой эти чистые, спокойные ряды хлебных изделий.

— Вы одна здесь работаете? — спросила она хмуро, с надеждой, что у кассирши есть сменщица.

— За кассой всегда сидит один человек, — ответила та, тоже настроившись враждебно.

— Я режиссер телевидения, — представилась Зоя Николаевна, — будем снимать фильм о хлебокомбинате. Возможно, и вашу булочную покажем.

Кассирша на несколько секунд потеряла дар речи. Краска залила ей лицо. «Ну и гусыня, — подумала Зоя Николаевна, — дождалась своего звездного часа».

— Когда у вас наплыв покупателей?

— В семь утра, потом в обеденный перерыв, с двенадцати до часу, и после пяти, — кротко, как школьница строгому учителю, ответила кассирша. — Дело в том, что через два квартала за углом есть булочная-кондитерская с кафетерием, туда все и ходят.

Она была очень растерянна или от природы глупа, потому что про соседнюю булочную сообщать ей совсем не надо было. Ведь режиссер вполне могла переключиться на эту замечательную булочную с кафетерием. Но все-таки что-то похожее на сочувствие испытала Зоя Николаевна, когда увидела, что и сама кассирша заметила свою оплошность.

— Мы будем снимать вашу булочную, — успокоила она девушку. — И вот какая у меня к вам просьба. Только уговор — не обижаться. Вы должны выглядеть более современно. Накрашенные губы, голубой тон на веках, висячие серьги — это уже давно не модно…

Кассирша уже так пылала, что накрашенные губы не выделялись на лице. «Но ведь никто же ей не скажет и никому, кроме меня, она не поверит», — оправдывала свою жестокость Зоя Николаевна.

— И вообще, когда у женщины красивое лицо, хорошая фигура, надо очень осторожно относиться к косметике и одежде. Надо не забывать, что для женщины элегантность выше яркости.

Она могла бы добавить: поглядите, как я выгляжу. Но кассирша, даже если бы вгляделась, ничего бы не увидела. Ей было лет двадцать, а Зое Николаевне тридцать восемь, и эта разница лежала между ними непроходимой пропастью. Будь кассирша не так зависима от свалившейся на нее возможности сняться в фильме, она бы ответила этой режиссерше: «Вам уже давно не надо ломать над этим голову. Вам уже можно носить что угодно и чем угодно краситься. Может, вы и кажетесь сами себе элегантной, но никому уже от этого ни жарко ни холодно». Но она сказала другое. Подавив в себе обиду и стеснительность, тихо спросила:

— Для фильма надо выглядеть скромней или, вы считаете, всегда?

— Всегда, — не пощадила ее и на этот раз Зоя Николаевна, — и не скромней, а проще.

Она покинула булочную с чувством человека, приступившего наконец к долгожданной работе. Конечно, у девчонки-кассирши горят щеки, как от пощечин, и у нее самой будут не раз гореть, но такова уж ее работа — не только воссоздавать и запечатлевать жизнь, но и четко исправлять ее недочеты. Зоя Николаевна искренне верила, что не надо тащить на экран те изъяны в жизни, которые могут быть быстро исправлены.

Теперь — на комбинат. Две недели назад она послала туда новый вариант сценария. Директор прочитал его быстро, ничего определенного, как и раньше, не высказал, сообщил ей по телефону, что сценарий читает новый главный инженер. Она позвонила и этому новому главному, и тот тоже ничего определенного не сказал. «Приходите. Надо потолковать».

Сколько она работала на телевидении, столько все вокруг знали лучше ее, как надо снимать фильмы. Даже с деликатным Симочкой она несколько раз крупно ссорилась из-за этого.

«Нет смысла, — заявлял Симочка, — есть движущиеся картинки, информация, что-то вроде сюжета, но главного нет. А главное — это ответ на вопрос: зачем, для чего? Зачем мне надо знать, что пригородная птицеферма перевыполнила план по яйцам, если я, например, яиц вообще не ем?»

«Мы показываем труд людей, их достижения, знакомим телезрителей с трудовыми достижениями людей разных профессий», — объясняла Зоя Николаевна.

«Зачем?» — не унимался Симочка.

Его вопросы загоняли ее в тупик; легче легкого, сидя в кресле, задавать вопросы: зачем, почему?

«Для просветительных целей существует третья учебная программа, и этого достаточно. Все остальные произведения, — говорил Симочка, — должны обучать телезрителей иным, не школьным способом. — И он начинал ее образовывать по части того, какими должны быть документальные телевизионные фильмы. — Прежде всего ты ставишь общую задачу, в ней и будет таиться ответ на вопрос «зачем?». Зачем этот фильм нужен сегодня людям? Раз уж мы упомянули птицеферму, пусть будет птицеферма. Она передовая, люди там перевыполняют планы, куры тоже стараются. И вот ты берешь голову в руки и начинаешь думать: зачем я все это буду переносить на экран? А вот зачем: у меня есть задача, я хочу всем объяснить, что люди, работающие на этой птицеферме, такие одинаковые и понятные, когда их снимают общим планом и говорят о них общими словами, на самом деле неповторимые и загадочные, как яйцо».